Кришнаиты в Москве 2 ЧАСТЬ страница 1

При копировании или перепечатке материалов ссылка на данный сайт  обязательна.                                                                                                         

  "Кто Бога боится, тот 

 

 

 

  Джитендрия  кришна дас

 «Преданные»

«трудности математики-II урок»

«СУ-ХАРЕ-ВО!»

 

- Гусейн, мы едем! Слушай, вчера же были экадаши, а мы купили лепешку, - сказал Женя своему другу, собирая остатки сухого хлеба и капустные листья с морковью и вареным рисом, захваченные наспех из дома.

Гусейн слушал радио, а в его железном стакане, который стоял на купейном складном столе, дрожала вода, прикрытая круглым ситечком без ручки.

- Люблю я вот так ездить. Особенно когда один. Если вдруг к тебе подойдут насчет билета, ничего не говоря, отсылай ко мне, я смогу «развести». Кстати, на остановке надо бы выйти и купить поесть. Скоро Кызыл – Орда. А те вареники с картошкой, которые я приобрел, оказались такой тамогуной, что едва сознание не осквернилось, - сказал, смеясь Гусейн.

- За билет деньги при себе?

- Да, еще вчера я положил в карман, вот они, - Женя отдал две тысячи, и Гусейн скрылся в проходе между полок. Кое-где висели ноги, матрацы и простыни, так что он был похож на первопроходца джунглей. Напоследок он сказал: - «Не свети, а то подумают денежные монахи».

    За окном тянулся бесконечный пейзаж степей. Мелькали деревянные заграждения от животных и снега, одинокие деревья, медленно проплывали холмы. О древних сражениях рассказывал своими руинами забытый город Туркестан. Иногда показывались небольшие озера, приглашавшие своим блеском искупаться в прохладных водах. Но, только кругом, кроме одиноких чабанов, царило безлюдье.

     В вагоне было два-три свободных места, и дорога, казалось, благоприятствовала. В соседнем купе приготавливали стол, и женщина, полная и эмоциональная мусульманка, приглашала. Гусейн, постившийся до вечера, отказывался. Ему налили чай и насильно всучили бутерброд, и, поняв, что некуда деваться, он стал рассказывать о своем подходе ко всему с философской точки зрения и непосредственного реализованного опыта. Знаток писаний, он цитировал коран, но соседка не соглашалась и порой качала головой.

- Кришна, это же кукла! – смеялась она.

Гусейн, подняв указательный палец, с внимательным видом не опровергая, давал понимание истории.

- В России, в древности, были сказания про царевича «вишиня» и «кришиня», дошедшие до наших дней.

- Нет, нет, все равно я не могу, я же мусульманка, - с некоторой брезгливостью отвечала она, - я никогда не приму этого.

     Женя вспомнил слова Димы о том, как он прочитал в коране такие строки: «аллах прекрасный, стоит на лотосе…» и т. д. И, косвенно намекая, что  аллах – это тот же  кришна, только с другим именем, успокоился. Женя, конечно, был на стороне Гусейна и кивал ему или слушал внимательно и участливо. Разговор в целом напоминал битву двух титанов, одним из которых был Гусейн и трансцендентное знание, в вершине которого стоял кришна и играл на флейте, а с другой невежество женщины, поверхностно понимающей религиозные предметы.

- Зачем просто называться мусульманкой или кришнаиткой, только ради принадлежности к кому бы то ни было, только из-за того, что все говорят: так тебе будет лучше, или из-за цвета кожи и разреза глаз? Религия- это обоюдоострый меч, - аргументировал Гусейн.

А в целом была очень живая и теплая, по-семейному, беседа при мелькании купейных фонарей, скрытая от глаз остальных людей в, «летящем» на всех парах, поезде. Колеса отстукивали равномерно в такт, придавая фон романтическому путешествию из Алма-Аты в Москву.

     На следующий день приближался пограничный город Актюбинск с опасностью ревизоров, но на этот раз, на редкость, все прошло спокойно. Однажды вместе с Авадхутой, Сатьей-Санкалпой и Виталием Фёдоровичем ездили в Екатеринбург на вьясо-пуджу  Индрадьюмны свами, так на границе прошел целый кордон, поинтересовавшись странным видом кришнаитов. Сатья был в белом тхоти, Авадхута в шубе, но Сатья имел опыт и ответил им: - « Мы йоги!». На такой шутливой ноте кордон проследовал дальше, даже не спросив документы. Авадхута смеялся как баба – яга и кивал, он был самый хитрый. В кассе они заплатили только до последней пограничной станции Троитска, и всего сто, двести тенге, хотя до следующей остановки билет «автоматически» поднимался втридорога. Намереваясь выйти, и следовать дальше из Троитска с пересадкой (так вышло бы дешевле) передумали, и в нагляк могли ехать до Питера. Женя благородно заплатил за Авадхуту со словами кассиру «Примите бумагу!», сделав благородный жест; Авадхута быстро поддакнул: «Да, да, бу-ма-гу!».

- В Уральске можно прикупить рыбку! – подмигнул Гусейн, и Женя, на миг, представил жареную рыбку со странным ощущением, ведь кришнаиты рыбку-то не едят! Но, привыкнув к мысли, что Гусейну возможно все, не стал протестовать. Он ему стал проповедовать Малахова, что не плохо бы почистить печень, намекая Гусейну, который «выключил» Женю одной фразой: « Ты чё меня еще учить будешь?!» и своим мистическим взглядом пригвоздил Женю к перегородке между купе.

На следующее утро с вздутой щекой (сырая морковь застряла в десне) он раскаивался за проповедь Гусейну, полоская рот собственной мочой, по Малахову. Приближался последний день пути. Не без волнения Гусейн сказал, что приедут они как раз на воскресный пир. Женя, сидя по-турецки на незастеленной полке, повторял «харе кришна», Гусейн просто размышлял. В голубых джинсах, в синей тельняшке он смотрел в окно голубыми глазами и перед тем как что-то сказать, делал гортанью гху-гху, а после низким рассудительным голосом, как будто внушая спокойствие, поглощал собеседника своими бесспорными выводами. За окнами, не переставая, мелькали зеленые картины кустарника – это уже Россия со своим русским полем, открытой простой душою и верой в своей прямоте, доходившей до тупого, порой жестокого нежелания «ничего» знать.

- Поезд приходит на Казанский, в четыре, - сказал Гусейн, он подошел к проводнику.

- Есть ли у вас лишние билеты на случай милиции?

Проводник кивнул головой и удалился, принеся два билета, он отдал их Гусейну. У Жени возникло желание узнать - спросить заплатил ли Гусейн, которое вскоре удалось, не без борьбы, подавить. Ведь разницы большой не было, кроме доверия, которое было необходимо постоянно поддерживать будто костер, но излишества могли погубить пламя.

    Пожав проводнику руку, они вышли из поезда. Гусейн шел впереди с сумкой на плече, а Женя – за ним как привязанный. Не оглядываясь, и смотря только вперед, они спустились по ступеням в метро. Купив жетоны и пройдя сквозь турникет, спустились по эскалатору и вошли в вагон. Подземный скоростной червь протряс их до Савеловского вокзала, и, снова очутившись на поверхности, они встали в очередь в билетную кассу электрички (не большой ларек с треугольной крышей). Заплатив за билеты, Гусейн направился к, стоявшему наготове, поезду. Он шел по платформе, ориентируясь во времени, и, наконец, вошел во второй, вместе с ним проследовал и Женя. Купив по дороге газету, Гусейн забросил свою сумку на металлическую решетку над головой и сел, не говоря ни слова, погрузился  в чтение. Женя, проделав в точности также, настороженно притаился напротив.

   Кто не знаком с московскими электричками? Нет более болезненного времяпрепровождения, и если средневековая инквизиция знала этот вид пытки, то история повернула бы свое русло. Тонны металла без конкретной формы ни в какое время года нечищеного, в своей утробе хранили бесчеловечной формы сидения, на которых сидели люди без определенного выражения лица. Казалось, что это та самая адская таратайка, выезжавшая каждый день из самого страшного пекла преисподней за своими грешниками. Время шло.

- «Следующая станция Катуар», - проговорило гнусаво радио, и Гусейн, оставив газету на сидении, взял в руки сумку и сигналом показал Жене, что на следующей надо выходить. Ожидание чего-то усилилось. Женя надел на плечи свой рюкзак и сумку обеими руками и стал похож на парашютиста перед стартом.

   Наконец поезд остановился, и они вышли на платформу. Спустившись по лестнице, сильно пострадавшей от времени, они направились по маршруту, известному одному Гусейну. Оставив железку, он свернул в небольшой лесок, а Женя за ним. Вдруг появились несколько человек, которые поздоровались с Гусейном, а он ответил им тем же с явным приветствием. Тропинка виляла среди деревьев и вышла на дорогу, по которой туда-сюда неслись легковушки. Это было Дмитровское шоссе.

- «Космос», - прочитал Женя табличку с указателем.

- Уже выходим на орбиту, - сказал Гусейн.

- Гусейн, а что значит «победить себя»?

- Максимально приблизиться к реальности.

 

Я есмь путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня. Если бы вы знали Меня, то знали бы и Отца Моего. И отныне знаете Его и видели Его (Ин. 14, 6-7).

 

Выйдя на финишную прямую, они медленно, но уверенно подходили к воротам. В прошлом это был пионерский лагерь, теперь здесь поселились кришнаиты. «Всегда готов!»

«Пансионат – Космос» вспомнилось Жене, знакомое одноименное название, которое находилось в Евпатории, куда шашечная команда приехала на игру. И уже он не мог припомнить, какое они заняли  тогда место, но интересный случай, конечно, помнил.

   То был конец сентября 1986, и хотя пансионат находился непосредственно вблизи Черного моря, купаться запрещалось. По всему берегу протянулась бесконечная куча водорослей высотой один метр, и вода была холодная. С Наташей Лазаревой они родились в один день, даже в свидетельстве о рождении надпись была поставлена одной рукой, была еще одна Русакова Оксана, тоже однодневка, только она никогда не выезжала в другие города, а если и играла, то в клубе на Красина.  Они уже сыграли и отдохнули, именно отдохнуть всегда ехал их тренер Феликс – с этой и только целью, о которой всем было известно. Уже на вокзале Феликс, всегда деловитый, спросил у Тани Пушкаревой «Сколько времени?», и при этом Женя вдруг похолодел. Он оставил свои часы, подарок отца 12-летию, в тумбочке, хотя успел проверить все тумбочки приятелей – не осталось ли чего.

- Феликс Михайлович, я часы оставил, - сказал он в волнении.

- Ну что же теперь, давай езжай, если успеешь.

У Жени не осталось денег, а добираться до «Космоса» полчаса на такси и обратно. Быстро взяв взаймы два рубля у Тани, он выбежал на улицу ловить такси. Через некоторое время затормозила «Волга».

- Пансионат «Космос»!

- А деньги есть?

Женя сказал, что есть и сел на переднее сидение. Таксист, проехав пару кварталов, остановился и посадил троих девчонок.

- Вам куда?

- В Центр, - они переговаривались и смеялись.

- Сейчас я их в Центр заброшу, - сказал таксист Жене, который сидел на заднем сидении  и не говорил ни слова, а два рубля отдал сразу. После того, как выгрузились девчонки, ничего не заплатив, таксист с полным равнодушием, а местами натянутой гордостью, рванул в «Космос». Эта дорога была наиболее волнительной и не многословной. Вот уже подъехали к главному входу, до которого было метров сто подъезда, но автотранспорту проезд был воспрещен. Женя открыл дверь и, думая только о часах, побежал. Как ни странно дверь комнаты была закрыта, и первая мысль, пришедшая в голову, гласила: «Найти вахтершу!», которая не сразу, но нашлась и открыла дверь. Женя заскочил внутрь и, подойдя к тумбочке, открыл верхний ящик. Там лежали мыльница, паста, зубная щетка и часы, взяв которые он побежал обратно, оставив остальные принадлежности следующим квартирантам. Выбиваясь из сил и мучаясь «Только бы не уехал, только б не уехал!», выбежал на дорогу. «Все уехал, это конец!».

- Ба - а – а, - просигналила машина, стоявшая с другой стороны. Из окна высунулся таксист, который оказался вовсе не таксист, а мелкий частник и очень большой души, сказал: «Ну, ты едешь, или как?».

С важным видом Женя открыл дверь и сел, а по окончании пути на вокзале ответил холодно: «Спасибо!» и захлопнул дверь. Еще никто не уехал, и даже не волновались по случаю Жениного исчезновения, а занимались каждый своим делом: Феликс, как всегда, смеялся своим важным видом, Азамат бегал за Семеновым, а Таня играла в Микки, ловящего яйца, которую Женя от души поблагодарил, показав часы, и пообещал отдать два рубля в школе.

 

Ибо един Бог, един и посредник между Богом и человеками, человек Христос Иисус, предавший Себя для искупления всех (1 Тим. 2, 5-6).

 

- Григорий у себя? – спросил Гусейн у первого попавшегося бхакты.

- Да, там сейчас «Совет».

Лагерь представлял собой несколько корпусов по два этажа. Четыре каменные под названиями «лотос» для прабху, «булава» администрации, «чакра» санкиртанщиков, «раковина» матадж, два из дерева,  один из которых пустовал, во втором был телефон и художница на втором этаже и не считая одиночных одноэтажных летних домиков-дач. На «камчатке» спряталась баня, а два огромных зала в деревянном строении были приспособлены под алтарную, в самом большом помещении находились деревянные «божества» гаура-нитай в человеческий рост. Их ежедневно одевали, украшали, кормили.

   «Совет» проходил на втором этаже корпуса «булава». Открыв дверь, Женя и Гусейн, (который вошел первым и был похож на кота) вошли и сели на крайние стулья. Решались важные вопросы, и поначалу на двоих никто не обращал внимания. Комнатка была не большая, а по стенам стояли трехместные кресла с проваливающимся сиденьем, на которых сидели лысые в тхоти, застиранных и выцветших.  Кто-то вдруг обратился к Гусейну. Женя сидел с раздутой щекой и скучал, решая – если примут хорошо, а может быть, и нет, если не примут, то со странным радостным чувством подумал: «Поеду домой».

- Вы на фестиваль?

- Да, - ответил Гусейн.

- И без денег, как всегда.

 Гусейн пожал виновато с улыбкой плечами.

- Вы же знаете, что мы принимаем нахаляву за месяц до фестиваля, а уже осталось две недели.

- Григорий, мы отработаем, - с гордостью сказал Гусейн.

Тот, кого назвали Григорием, повернулся к лысому толстячку, бледному и с неприятным оскалом, и посовещался.

- Ладно, возьмем этих последних, - сказал тот.

- О кей, поговорите с менеджером о служении, - сказал Григорий Гусейну, - можете идти. -Гусейн, ты как летучий голландец, откуда ты приехал?

- Из Алма-Аты.

- А ты, - Григорий обратился к Жене, - тоже алмаатинец?

- Ага…

- Потом подойдешь ко мне. Пока разместитесь, а общей комнате.

Гусейн и Женя вышли.

Общая комната находилась напротив, и в ней расположились человек десять. Расслабившись на спальниках, они вели дружные беседы.

- Классно, скоро фестиваль. Скоро уже, две недели осталось. Сегодня уже определился: на кухне буду. Менеджер, как там его?

- Кана – Кангади…

- Да, точно, Кана, вот говорит, дорогой прабху Дима, будешь служением заниматься, кухню драить. А я и рад – зато прасад и лекции бесплатно.

- А ты где? – спросил своего друга Игоря живой и простоватый преданный с курчавыми стоящими волосами и добрыми синими глазами.

- Я на пандале – так мне сказали, а что это - сразу не врубился.

- Это такой огромный шатер желтого цвета, его всегда ставят внизу на поляне.

Это был Гарга, паренек лет двадцати с лысиной и шикхой, одевавший всегда тхоти и курту на вайшнавский манер шафранового цвета. Шафран означал строгого брахмачари, т. е.  не общавшегося с женщинами. На его шее красовались три кантималы, давшего обет не есть мясо, не курить, не пить и колоться, не играть в азартные игры и не заниматься сексом. Гарга учился в институте и даже там не снимал одежды вайшнава. Считая учителем Индрадьюмну свами, он гордился этим.

- Гарга, ты каждое лето приезжаешь на фестиваль или как?

- Руслан, если бы я мог каждое лето. Учеба, я не сказал бы что мешает, вовсе нет. Мне кришна дает место, где преподавать и я принимаю. Еще бы я не принял, апарадха!

  Руслан надевал тхоти и не мог правильно завязать, один конец был короче и болтался у колен, а второй, наоборот, длиннее и потому можно было запутаться при ходьбе.

- Дай я тебе помогу, - сказал Гарга, - вот та-ак.

Руслан улыбнулся, и красные прыщики разъехались в разные стороны. Он достал зеркальце и, повернувшись к полке, достал тилаку и сделал мазок на лбу и переносице.

- Я бы хотел остаться в этом храме, - сказал простодушно он, омазывая живот. Его шикха болталась сзади, походив на хвостик арбуза.

- А сколько должно быть метров в тхоти? – спросил Вадим, повыше и костлявее Руслана.

- ха – а – ре  кри – шна!  ха – а – ре  кри – и – шна!  Четыре метра тютелька в тютельку, - ответил быстро вошедший Селеванов Сергей. Он был очень занят и постоянно пел, и  великолепно разбирался в вайшнавских тонкостях. В белом тхоти и курте, с шикхой в половину головы и кантималами в крупный горошек в два ряда, болтающихся на самой груди. Сергей всегда веселый и открытый, сразу покорил Женино сердце, и ему захотелось познакомиться и сдружиться с ним. По натуре тихий и застенчивый он всегда в глубине ценил открытых, не имея этого качества. Сергей достал трехлитровую банку и, наполнив ее водой из-под крана, засунул в воду кипятильник огромных размеров.

- Если кипятильник вылазит из воды, то может взорваться, - сказал Сергей и достал другой, но уже с дырой в металлической трубке.

- В сознании кришны, по словам Видуры-прабху один плюс один равно один, а также наоборот.

     Гусейн поставил сумку справа щитом и, развернув спальник, воткнул в уши радио и лег. Небольшой портфель, в котором он носил самое необходимое как документы, деньги и фотографии, поставил на небольшой подоконник. Туда же он поставил свой стакан. Если лежать на полу, то, если очень захочешь, можно было посмотреть в окно, которое выходило не на улицу, а в специально пристроенную будку дозорного, следящего за задним двором, сплошь и рядом уставленного автомобилями. Так же можно было выйти на улицу через дверь из общей комнаты, спустившись по бетонным ступеням, минуя охранника. В комнате кроме самодельной полки, поделенной на ячейки и занимавшей всю стену, не было абсолютно ничего. Три тумбочки по углам и плакат с изображением вишну вели уединенный образ жизни. Женя расположился рядом с Гусейном около окна, который оприходовал половину тумбочки. Из всех прибывших долгожителем считался Селеванов. Около трех лет проходил он служение в этом храме, называвшемся «Сухаревским».

-«Когда я стал, или вернее думал, что стал кришнаитом, первым делом я избавился от «кармической литературы» типа Дюмы и появившейся на постсоветском пространстве в свободной продаже каббалы и книги сатаны, отнес все в «Букинист». Вторым делом, пошарившись в шкафу, достал три бутылки шампанского «Мадам Помпадур» и отнес на помойку, разбил одну, другие просто вылил, решив таким образом идти по пути самосознания». Вот  краткая характеристика Жени о самом себе, присутствовавшим в общей комнате кто желал знать его историю.

   Пришел Кана-Кангади маленький, с приплюснутой головой, похожей на неправильный арбуз и неестественной улыбкой.

- Новенькие есть? – спросил он, заглядывая каждому в лицо.

- ….

- Как зовут?

- Женя.

- Так, значит, будешь на кухне. Выходишь с завтрашнего утра. В полшестого должен быть на месте, и найди фартук и тапочки, так как без них на кухню кришны тебя не пустят.

- А где мне искать?

Оставив вопрос без ответа, Кана увидел вдруг Гусейна, который преспокойно слушал радио, не подозревая о существовании Каны-Кангади.

- Гусейн! А ты когда приехал?

- …

- Подойдешь к менеджеру по строительству, им требуются руки ставить пандал. Как твои дела?

- …

И Кана вышел вместе со своей улыбкой. Появился другой менеджер. Худой с хвостом на небритой голове  и видом гусака. Его звали, Гонима дас.

- Гусейн, завтра на пандал после прасада, я лично прослежу.

- …

И Гонима дас вышел за Каной.

Гусейн приподнялся и обратился к Жене:

- Они что издеваются? Пойдем-ка лучше в алтарную, сейчас лекцию Видура дает.

Аккуратно сложив сумки, они вышли из корпуса «Булава» и направились по прямой, войдя в деревянную постройку с колоннами внутри, тоже деревянными по форме огромных цилиндров, которые поддерживали потолок. В алтарной было полно народу, а в самом конце лицом к народу сидел седовласый небольшой человечек, скрестив ноги по-турецки, и с жаром о чем-то говорил, немного гнусавым тонким голосом.

- Скоро будет фестиваль, это довольно редкое зрелище, и поэтому к нам приедет много гостей насладиться и лекциями, и прасадом. Даже Шьямасундра приедет в числе махараджей, и им надо устроить достойный прием. Тхоти гладьте, и чтобы все было чисто.

    Лекция вскоре закончилась, и все встали и начали петь «харе кришна» и водить хоровод, подхватывая мотив запевалы.

На следующий день Женя мыл котлы на кухне, чередуя с мытьем пола, а Гусейн устанавливал шатер на металлические опоры, скрепляя прочными канатами. К обеду он пришел в запачканных джинсах и рубашке, усталый. В храме подавались исключительно вегетарианская кухня. Картофельно-моковный салат, из капусты и крупы: рис, перловка, гречка. Сладкое только по воскресеньям. Взяв свою порцию, Гусейн и Женя сели на пол, принимать прасад, так как столов и стульев здесь не было.

- Что ты так чавкаешь? – возмутился Гусейн, повысив голос.

- Я? Да…, а это у казахов такой обычай. Значит вкусно, - решил свалять дурачка Женя.

- Да не надо мне вешать лапшу, даже Канат и тот не чавкает. И у меня такое ощущение, как будто ты плюешься, сидеть с тобой противно.

Григорий, Дхарма-Бхавана и Кана, вкушавшие недалече группой, заметив Гусейна переглянулись. Положив в рот последнюю ложку и пережевывая не отекшей стороной, Женя, встал, но ноги его не слушались, так как он их сильно отсидел. Выпучив глаза от неожиданного ощущения, он едва не упал на Гусейна, который посоветовал растереть одеревеневшие ноги.

  После обеда все вернулись за работу.

- Когда тебя ругаешь, ты выглядишь дураком, подумай над этим, - сказал Гусейн по дороге на пандал и быстро ушел, смеясь.

      Прошла первая неделя строго по графику. Два дня на кухне, один выходной. За работу ничего не платили, кроме прасада и места в корпусе. Не найдя тапочек, Женя использовал туфли, теперь потерявшие свой крутой вид. С утра, до вечера омывая фляги и кастрюли, преданные  ожидали  с нетерпением начала фестиваля. Женя и Гусейн встречались только на прасаде и вечером в корпусе.

Президентом храма был Видура, тот, который давал лекции по воскресеньям. Григорий был его заместителем и пел киртан по утрам. Дхарма-Бхавана, у которого выдавался почти волчий оскал, находился на должности коменданта с обязанностями вынюхивать и высматривать, а также наказывать нарушителей. Кана-Кангади доносил о пробелах на кухне Дхарме. Повар, три помощника, пять мойщиков, и постоянная замена кадрами ничем незанятых преданных находились под командованием Каны. Человек двадцать орудовали в пандале, в гараже с десяток, плюс чистильщиц овощей пятнадцать человек. Не считая правления храма из десяти человек с Видурой, существовали охранники под командованием Короткова Сергея, бухгалтер и кладовщик со слесарем Явиштхой, у которого порой заходил ум за разум и он пугал Женю, показывая кулак тигра в темном переулке храмовских домиков. В штат храма входили также:

1. Электрики,
2.  три жреца-пуджари, следившие за «божествами»,
3. кухня «божеств» с матаджами-поварихами,
4.  поломойщиками,
5. кондитеры со специальным цехом, пристроенном около бани, для выпечки тортов и пирожных,
6. кочегар Анатолий очень решительный и сильный с кубической формой тела замыкал строй.

Главным жрецом – пуджари был Гаруда, на вид имевший лет тридцать, бывший математик, точно походил на птицу без крыльев. Каждое утро и вечер в полчетвертого и в семь обмахивавший «божества» и подносящий огонь, воду и цветы круговыми движениями строго по часовой стрелке.

      В три тридцать все вставали, чтобы идти на службу «божеств», пения и хороводов. Далее до семи утра повторяли на четках «харе кришна» два часа, после шла гурупуджа (поклонение Прабхупаде) и лекция в восемь, в девять прасад, в десять служение до шестнадцати. В это время снова прасад, после него служение до шести (обычная работа) и в семь гаура-арати, вечерняя служба «божеств» и в девять все шли на покой.

 Как заметил Женя, во время первой службы «божеств», что пропускать это мероприятие  не желательно под угрозой выговора и с последующим увольнением из храма. Так же  рекомендовалось  посещение  лекции, весьма скучного времяпрепровождения, не считая воскресных, когда Видура по - мужицки крушил материалистов. Он не был интеллигентом и не стеснялся в выражениях. Гусейн для отметки посещал первые минуты, остальное же время занимался его сохранением: либо слушая радио, либо работая на пандале.

- Гусейн, я тут такую хохму слышал, - что, мол, если менеджер скажет, например, покрасить забор, сегодня синим, а завтра красным, а послезавтра зеленым цветом, то надо беспрекословно исполнять.

- Да, есть такое, но я, например, если что-то делаю, то не слушаю менеджера, а сам, своей головой работаю, чтобы потом не переделывать. Вера нужна в таких делах, вера в себя, ну а если нет веры, то на ее место приходит такая квелость, - произнес Гусейн свое любимое слово, - квелость и ничего больше.

   Потом, повернувшись к одному преданному, который «квело» повторял мантру  «харе кришна», угрожающе выдал:

- Да ты никакого блага не получишь от повторения! – оставив того в глубоких раздумьях. – А ты думал! Махарадж  получает благо от твоего служения, но не ты! Забудь, что ты вообще существуешь!

   Григорий подошел к Жене и с беспокойством спросил:

- Ты из Алма-Аты? Где ты там жил?

- На «Туристе»?

- А я в Тастаке.… Помню, в футбол играли. Тоже я из тех краев. Значит, землячок! Вообще-то я не в особом восторге от Алма-Аты: грязь, смог и тьма. Если ты испытываешь ностальгическую связь, советую пересмотреть свое отношение к этому городу. Доверять никому нельзя, чтобы не быть битым впоследствии. Как только я попал в школу, с тех пор мучаюсь. Драки, район, гавно – есть от чего устать. А как встретил кришнаитов, так единственная девушка ушла, или я от нее  ушел? Как видишь, белое тхоти ношу на службу. Если же ты решишь возвратиться под крылышко родителей, тоже не советую. Более унизительного места нет на этой гавенной планете!

Женя  понемногу приходил в себя.

- А что у тебя со щекой?

- В поезде решил наехать на одного мистика, вот – получил реакцию. Мочой споласкиваю. Но через три дня должно пройти.

 

Бог не помогает тем, кто прямо нарушает Его волю.

 

- Викто – о – ор!!! – Анатолий, в пыльной и засаженной робе, уверенной походкой и газовым ключом в руке скрылся в коридорах корпуса. – « Кто ищет, тот всегда найдет» - пробормотал он сам себе.

  Виктор приехал из Запорожья и очень интеллигентный вид представлял собой. Высокий брюнет с прямым носом, любивший шутить и смеявшийся порой басом для имиджа. Лет так двадцать пять он успел отдать на искания истины. Про храм в Сухарево он узнал у запорожских кришнаитов и, читая «гиту» уже на пути  в Москву, последний раз вздохнув, выкинул скелет жареной курочки в окно поезда, предвидя полное вегетарианство в храме. Он жил тоже в общей комнате и приехал на фестиваль, успев передать друзьям, адрес куда едет.

Кочегарка располагалась за баней и зимой служила большой дымящей трубой как у крематория, и все надеялись, что в этот сезон, наконец-то, будет отопление, а не просто баня раз в неделю. Анатолий – главный кочегар – в прошлой жизни был медведем, так что в этой унаследовал тяжелую руку и ногу. Работая в мастерской, он хорошо знал цену человеческой жизни, проводя все время в обществе тисков, кувалд, стальных кусачек и черной печи, которая всегда зловеще улыбалась своим прожорливым ртом. Итак, повелось в судьбе Анатолия, ему требовался помощник и даже не один.

   Тем временем Виктор, заскочив на кухню и взяв два куска хлеба, решил потеряться на пару часиков и ознакомиться с окрестностями, великолепным видом рощи как вечнозеленой, кругом росли еловые и сосновые, так и лиственные, к тому же недалече протекала чистейшей воды речка, а воздухом таким стоило подышать полной грудью.

Фестиваль начался пятнадцатого июля. Приехало очень много народа, что многим не хватало места, так что на свободном пространстве разбивались туристические палатки. Спальник – самый близкий и ненавистный друг преданного – оживал обычно по ночам, и нередко на два-три часа в дневное время. Служа с полной самоотдачей, как мог, согревал и баюкал хозяина, который, если попадался хороший, стирал его раз в месяц или сушил на ветру, а  «храмовники» в специальной комнате-сушилке на первом этаже корпуса «лотос», по размерам точь-в-точь как  общая.  У самого потолка висели веревки, а на них тхоти, майки и носки, позабывшие свои цвета, спальники и каупины.  У самого окна стояла «пушка», качавшая горячий воздух и часто перегоравшая от перенапряжения. Иногда ее облеплял какой – нибудь преданный ни за что, не желая с ней расставаться, особенно по утрам, «читал» джапу (повторял «харе кришна»).

  Очень много преданных приехало со всего света, даже из Германии, не считая бывших союзных республик, Индии, Прибалтики, Запада и Востока. Десяток махараджей, среди которых Джаяпатака, Томала, Рохинисута, Локанатха, Гопал, Индрадьюмна, Нираджана и другие. Все ученики Прабхупады, так что лекции читались сразу в трех-четырех местах, а переводчики успевали только переводить. В храме не смотрели телевизор, так что все старались попасть на лекцию и так развлечься, а это было не просто. У каждой рекреации в дверях стоял охранник с табличкой на кармане и входить имели право только с карточками, свидетельствовавшими о том, что сей преданный, оплатил весь курс лекций. Те, которые приехали за месяц и занимались служением, тоже не могли попасть на все лекции, и на кухне стоял специальный вещатель, передававший, что же происходит во время лекции. Гарга стоял у плиты и поварил, мешая в большом баке шумовкой. Его двоюродный брат был неподалеку и тоже занимался приготовлением. С заднего входа им заносили овощи и специи, с переднего выносили приготовленные кушанья и обратно вносили бидоны, фляги, которые мыл Женя с четырьмя помощниками. Орудуя тряпками и вместо порошка используя горчицу, щедро насыпая на самые жирные противни, они уже чистыми забрасывали их в специальное окошко, обратно в кухню. Здесь все кипело и гремело, а вещатель громко говорил: «Не зависьте от мнения остальных людей, не нужно этого делать. Практикуйте духовную жизнь и распространяйте сознание кришны».

  Всю приготовленную пищу сразу же предлагали «божествам» пуджари, приходившие на кухню со специальными подносами и посудой кришны, из которой не разрешалось, есть «обычным смертным». На каждую тарелочку клали немного риса, сабджи и чатней и несли гауру – нитай. Читали мантры и пища «превращалась» в прасад. Как–то готовили бананы. В большом баке варились порезанные дольками шестьдесят кило бананов. Повар, замешкавшись, забыл про них и сжег. Все шестьдесят кило поступило в мойку Жене. Уже не пригодное для «предложения» кришне,  но есть, то есть употреблять в пищу возможное. И Женя решил спасти пятьдесят литров, т. к. десять уже осквернили. Они стояли на полу в большом десятилитровом ведре и сверху их засыпали остатками пищи. Быстро сбегав в общую комнату и предупредив, что бананы всех ждут и не хотят жалкой погибели в отходах, открыл теневую раздачу. Первым узнал о раздаче Гусейн.

- Бананы! Да, сами- то они не перегружают желудок! Яблоки и бананы – это высший кайф для моей печени!

Вторым был Миша, торговавший на столике специями. Он пришел со всеми тарелками.

- Немного подгорели, но есть можно!

  Женя, который в жизни пробовал банан только однажды (в Алма – Ате их было трудно достать), чувствовал в этот момент радость самореализации. Но весь бак все равно не удалось спасти и половину, примерно, через три дня пришлось отдать скотине в близлежащей деревне, которая была очень рада.

 

"сыны Божии увидели дочерей человеческих, что они красивы, и брали их себе в жены, какую кто избрал. И сказал Господь Бог: не вечно Духу Моему быть пренебрегаемым человеками сими; потому что они плоть" (Быт. 6, 2-3).

 

Однажды, перетаскивая фляги из грузового фургона на кухню, Гарга подбежал к Жене и Руслану со словами:

  - А вы видели Ананду Шанти? Не говоря более, все трое выбежали из кухни на бойкий пятачок, где торговали лоточники. Там, окруженный толпой зевак, стоял первый кришнаит России, инициированный Прабхупадом. Имея высший сан санньяси в кришнаитской иерархии, он выглядел престранно. Довольно высокий, крепкий и седовласый с аккуратной шишкой из волос, похожей на антенну в районе темени, с седой широкой бородой, в простой майке и джинсовых шортах. Он с достоинством стоял на пятачке и  обсуждал темы, мирно беседуя с толпой.

   Все трое подошли поближе, чтобы услышать, о чем же ведется разговор. Кажущийся спокойным Шанти отвечал на вопросы.

 - А вы были в Индии? – спросил кто–то.

- Я прожил три года в Индии.

- А на каком языке нужно там говорить? – спросил Женя.

- Достаточно  английского.

- В чем заключается смысл человеческой жизни? – спросил Гарга.

- Для живого целью является жизнь.

- А джапу вы читаете?

- Я повторял несколько месяцев по шестьдесят четыре круга и если вы имеете в виду четки, то я могу читать на фалангах пальцев. Мне вот подарили четки, сказал он, улыбаясь, и показал в левой руке сто восьмибусенные четки из туласи.

- Как ваше имя? – спросил Шанти, обращаясь к Гарге.

- А, это не важно, - решил сосмиренничать тот, и Ананда больше не обращался  к нему.

Вдруг подошел странный преданный и спросил насчет здоровья, видно этот вопрос очень интересовал его.

- У вас проблемы с верхней чакрой, что говорит о принятии вами философии, не относящейся в большей степени к реальности. Отсюда и нарушения в здоровье. Лысый и со странным нездоровым блеском в глазах отошел и больше не спрашивал. В этот момент разговор прервался, так как несли «божества» с пандала, и все кто видел процессию, тут же склонились на вытяжку. Один Ананда Шанти не поклонился. Женя стоял с открытым ртом, его поразил пример странного в джинсовых шортах санньяси.

Фестиваль продолжался десять дней, и Шанти приходил постоянно. Общаясь с махараджами и индусами, которые принимали его за равного. Он жил в Москве, имея две квартиры.

- У тебя есть лимон? Или лимонная кислота, - спросил уже второй раз Гусейн, у которого болела печень. Женю, у которого даже не возникала мысль спросить на кухне, извинялся. Его голова была забита кутерьмой вокруг фестиваля.

Гусейн нашел на поляне небольшую икону Николая Чудотворца Мирликийского.

- Ты с ним не общайся, - посоветовал комендант храма Дхарма Бхавана  про Гусейна, - у нас есть печальный опыт. Один парень тоже с ним дружил, потом мы его потеряли.

- « Это ваши проблемы», - подумал Женя, но вслух ничего не сказал. Он не мог предать друга и настроился против Дхармы и храма вцелом.

- А почему ты ходишь в джинсах, а не в тхоти, сходи на склад и побрейся, - намекнул Дхарма  на шевелюру Жениной головы.

Кана – Кана прибежал суетясь.

- На кухню два человека! – заорал он «смиренно».

- Вот, возьми в пример Кана-Кангади, - продолжал Дхарма, - и давай на кухню.

Селеванов Сергей проходил служение в овощерезке, где стоял запах гниющих овощей. Под его начальством состояли двадцать матадж, чистящих картошку, баклажаны и капусту. Почти все сидели на ящиках, на открытом пространстве возле кухни и обязательно кучкой.

- Сережа, у нас капуста закончилась, - сказала Шива Бхакта, - и картошки надо два мешка.

- У меня сейчас прасад, - сказал весело Сергей, - после, после, а пока управляйтесь с тем, что имеется, - и он побежал, вприпрыжку и напевая. Сделав тапочки из старых резиновых калош, резво отшлепывал.

  В комнате стояли две машины моментального расчленения овощей, стоило только засыпать в открытое жерло, да промывать из шланга, чтобы не загнивали остатки внутри машины. Из кухни открывалась дверь, и повар кричал:

- Еще двадцать килограммов моркови, - и захлопнув дверь, спешил за помощником, так как пятьдесят литров сладкого риса упало с противнем, на который кто–то неумело поставил бак, и около пяти литров пролились на пол, и все растекалось сладкой, липкой лавиной. Рис готовили с большим количеством сахара и молока. Прибежавший помощник Руслан, надел тряпку на швабру и начал по всей кухне гонять липкий рис. Пришла смена второго повара Кайрата, который, вооружившись совком, стал собирать жижу в ведро.

- Гарга, ну-ка помоги! Ты гони на меня, а я буду совком ловить, - приказал он.

Кайрат приехал из Караганды и находился в храме длительное время. Его отличительно чертой была скромность. Когда в кухне находились «старшие» преданные, он, прекрасно зная свои обязанности, нарочно спрашивал у главного повара: что да как варить и где помешивать, получая, таким образом, по его словам, «благословение преданных».

  В последний день фестиваля было особенно шумно в пандале. Гуляли до двенадцати часов ночи и многие пускали слух, что видели летающие тарелки, а остальные очень хотели верить этому.

 

Традиционное толкование говорит, что сыны Божии - это потомки Сифа, верные Господу, а дочери человеческие - каинитки, и смешение этих двух родов привело к гибели древний мир. Помня об этом страшном событиии св. Авраам заставил своего слугу поклясться Богом, что он не возмет Исааку жену из дочерей Ханаанских (Быт. 24, 3). 

 

Начались будни. Гусейн работал теперь по разборке пандала и приходил также в запачканных джинсах. Гарга уехал учиться, к Виктору приехали два друга запорожца, один из которых тут же уехал не договорившись в руководством, Видура начал подозревать его в употреблении наркотиков. Общая комната стала мало-помалу пустеть.

- … Я уже ничего не хочу, если бы кришна тебе открыл что за место, где мы все, а пока он щадит, но не надейся, что так будет вечно! Ну, а мне только спиться, скуриться, уже все равно, - говорил Гусейн своему другу Жене по дороге на кухню, где тот имел новое служение в овощерубке чистильщиком овощей. Надо заметить, что за два месяца «служения» в храме он успел почистить тысячу двести килограммов картофеля.

- Я хочу тело оставить, - заключил Гусейн.

Через два дня Дхарма сказал ему:

- Гусейн, ты не нужен нашему храму, собирай вещи. Такие как ты нам не нужны, - повторил он. И на следующий день Гусейн ушел, имея в кармане 50$. Все, что он оставил без сожаления здесь это были воспоминания. Жене он передал икону Николая.

- Куда ты сейчас, - спросил его Женя, провожавший до станции, вылупившись на икону...

- Пойду брата искать. Где-то в Москве женился, занимается бизнесом, нефтяным. Ты знаешь, - вдруг сказал он, - я получил инициацию и мой гуру должен скоро приехать, конечно, он не из ИСККОНа… (ИСККОН- английская транслитерация тоже, что и МОСК- международное общество сознания кришны). Женя вздрогнул.

Тут подъехал поезд и Гусейн вошел в открывшиеся двери.

- Ну, пока, еще увидимся! – сказал он на прощание.  Женя молчал и думал, как же теперь ему одному жить без поддержки друга.

Двери закрылись, и поезд стал набирать скорость. Гусейн ни о чем не думал, только напряженно сосредотачивался. Вышел он через две остановки на станции «Лобня».

Вернувшись в храм, Женя столкнулся с алматинскими матаджами, которые собрались вечером обратно в Казахстан.

- Ты поедешь с нами?

- Я подумаю до вечера, а как вы поедете?

- Будем проповедовать проводникам, денег у нас немного.

- Вы что всегда так «проповедуете»? И никогда не платите…

- Иногда ссаживают, но в большинстве случаев уговариваем.

Женя не знал, как поступить, разрываясь на части. Если он уедет, не предупредив Гусейна, и, может быть, никогда не увидит его больше, это походило на трусость и бегство, так что, решив принять трудности, он вечером сказал «Нет!». Без особого желания служить, он целую неделю скрывался на крыше корпуса, поднимаясь по пожарной лестнице, и всегда выходил только через черный ход сразу во двор.

Крыша была устлана рубероидом, который плавился под июльским солнцем, издавая характерный запах. Здесь Женя размышлял о том, какую дорогу он выберет в девятнадцать лет, повторяя «Господи, Иисусе Христе прости меня грешного», и не мог ответить на поставленный вопрос. Бродя по горячему и липкому потолку среди выходивших наверх труб отдушин, видел зеленеющие деревья и облака, которые быстро передвигались по удивительно синему небу. Для виду заходил в мастерскую, где молодой преданный работал на пилораме, и помогал часа два. Без Гусейна «Космос» обезлюдел и опустел.

- Ты где пропадаешь целую неделю? – спросил его Дхарма, вызвав к себе в кабинет.

- На пилораме работаю.

- А кто там главный?

- Я не знаю, как зовут  преданного, и вообще я решил поститься, - привел он веский довод. Но Дхарму это ни сколько не взволновало, и он опять отправил Женю на кухню, где тот познакомился с Владимиром прихожанином, который чистил картофель. Он жил в «Лобне» и ездил в Сухарево на подработку за бесплатным прасадом. Жил он один без детей и жены, и по его словам, не работал с 1985 года. За всю жизнь, сменив много мест, даже Институт космологии, встретил фестиваль в сорок пять лет. В советское время побывал по путёвке в Алма–Ате, где поселился в доме отдыха «Просвещенец» и ходил по горам. Но из-за ссоры с одним туристом, который порезал все его вещи на лоскуты, ему пришлось уехать. Держащий все в себе, учтиво улыбался, но злость копилась.

-После того, как он уехал, я открыл шкаф и обнаружил, что все мои костюмы сполшь порезаны, рассказывал Владимир про соседа.

- Вы похожи на балерину, - сказал Женя.

- Вы не первый мне это говорите, - ответил он.

- А что это за шишка на вашем запястье?

- Бог ее знает. Выросла. Я как-то ездил в Москву на уличную торговлю и подрабатывал у турков грузчиком и продавцом. А они мне яички и деньжат, - он по-мещански потер большим и указательным пальцами, так на зиму я прикупил три мешка крупы: риса, гречки и пшенки. Свет у меня отключили, и телевизора нет. Так по истечении трех месяцев с зубов весь кальций сошел. А потом шишка выросла, доктора говорят: плати, отрежем, ну а мне не мешает, как и лишние денежки.

- Ну ладно, время прасада, кончаем картошку, - сказал Женя, воткнув нож в одну из них, - пора мыть руки!

Владимир достал из котомки банку и пустую бутыль, «Спрайт», двухлитровую для напитка.

Прасад раздавали в алтарной. Закрыв «божества» занавеской, пуджари Гаруда сел в кружок руководителей, среди которых выделялся Григорий, Дхарма, Кана, Гонима дас, Видура, который не употреблял сахар и некоторые продукты, ел одну кашу и выглядел крепким и здоровым. Старший бухгалтер, Горби дас, тоже относился сюда. Все остальные сидели в три ряда на заднице, скрестив, по-турецки, ноги. Тарелки у всех были круглые -металлические и пластмассовые подносы на три отделения. Появились раздатчики: Селеванов Сергей, Кайрат и брат Гарги. Сначала разносили «напиток» - компот из яблок с сахаром, потом сабджи и рис, хлеб и если останется, то добавку. В воскресенье еще давали сладкие самосы, халаву, сандеш из творога, шарики из сухого молока, острое чатни и все это называлось пиром. Категорически не готовилось ни мяса, рыбы, яиц, а также чая, кофе. Эти продукты считались запрещенными и оскверняющими сознание и тело.

Адвайта тоже приехал на фестиваль вместе с Ишварой и обговаривал последние инструкции с руководством Сухарево. Встретив на прасаде Женю, Адвайта только улыбнулся по-отечески. Но о каких делах велись разговоры среди «старших» преданных, «младших» преданных никогда не посвящали и они безропотно верили в незыблемость их линии и безгрешность. Селеванов Сергей почти боготворил Видуру,  с упоением рассказывая  о  его качествах и подвигах.

- Ты знаешь, Видура постился двадцать дней, он ничего не ел! А ты знаешь, что у Видуры предвидение! Раньше, когда кришнаитов преследовали, они собирались на квартирах и как-то начались облавы оперов КГБ, но Видура прабху не шел на те собрания, как, предчувствуя, и его не посадили. Остальных как Вишвамитра, Шанти, всех арестовали. Один даже погиб в тюрьме от дистрофии.

  А Женя проводил дни в беспокойстве. Вообще-то Гусейн тоже рассказывал, что ему мозги сверлили на Лубянке, хотели завербовать. Как-то увидев Григория в хорошем настроении и с девчонкой, с которой он шептался наедине и прогуливался по храмовской территории. Женя стал незаметно наблюдать, и когда Григорий остался один, в тот момент быстро подошел к нему и спросил:

- Григорий прабху, можно мне позвонить домой? Только сообщу, что все в порядке.

Недолго думая, Григорий сдался и разрешил три минуты. Телефон находился в регистратуре, деревянном срубе на первом этаже. На втором располагалась мастерская художника.

  В регистратуре выстроилась очередь на междугородние звонки. Кто звонил в Москву, хоть разница составляла сорок минут, кто на Украину. Прошли человек пять, и настала очередь Жени.

- А как звонить?

- Набери восьмерку и код. Знаешь свой код? – спросил Шастри, ученик Харикеши свами  точь – в – точь походивший на него, одевавший такие же очки с толстыми стеклами, копировал осанку и походку.

Он набрал и подождал гудок.

- Але?

- Пап, я это! Из Москвы звоню. Живу в храме, кормят бананами…

За стойкой преданные засмеялись: Да, каждый день, передразнивая.

- Сынок! Когда приедешь? Ты здоров?

- Да, все нормально, приеду скоро! Не думайте, что я здесь останусь навсегда.

- А я так и думал, что ты в Москве. Уехал и ничего не сказал.

- Ладно, пока, времени нет, передай привет…

       Виктор красил лавочку в голубой цвет, макая кисточку в стеклянную банку, он аккуратно водил по деревянным брускам.

- Тебе помочь? – спросил Женя, проходивший в алтарную, и взял вторую кисточку, которая лежала на заляпанной фанерке на избитом дождем асфальте, - А что случилось с твоим вторым другом, который уехал? – спросил Женя.

- Ты же слышал, что Видура сказал?

- Я слышал ты рассказывал, что в Запорожье полно наркоманов, что у каждой автобусной остановки, вместо окурков - шприцы валяются. Ну ведь в Запорожье не все наркоманы.

- Только одного намека достаточно. И он непривыкший к таким условиям, как здесь. Мяса нет, девчонок, и тому подобного, - он достал из кармана кусок утреннего хлеба и, сняв перчатки, опустился на траву. – Да, когда я услышал, что есть такое место, где все радостны и ни в чем не нуждаются, то, не раздумывая, рванул. Кому же не охота, в самом деле, пожить при коммунизме? Так мне сказали в Запорожье. Я встретился с кришнаитами, читал. Но когда сюда приехал, то все не так. Как-будто попал не по адресу. Прыгают и пляшут как  идиоты  по утрам, а какие личности! Я все сразу понял. Кого здесь только нет. И бывших наркоманов, дезертиров, думаешь, нет? Есть, есть! Бежавшие, тьма-тьмущая, короче! Посмотри на лицо Дхармы. И мяса я хочу! Хочу мяса!- Очевидно, Виктор был избалованным маменькиным  сыночком, подумал про него Женя.

- Да ладно тебе распаляться-то. Может и есть кто. Все мы не без греха. Но есть  же честные.

- Честный только Руслан. Вот его бы и поставил президентом этого «храма». А вот эти, в очках, кто приехал – учителя? Кто это я не знаю, а кланяться надо. Может это мафия какая-нибудь или кто знает. Приехали, уехали.

- Я слышал замечательную фразу: «кришна и кришнаиты – разные вещи». Первое впечатление, конечно, сильное и от такого отпечатка пальца трудно перейти к доверию. Но скажи, где ты видел на Земле идеальное место. То, о чем мы порой мечтаем, существует только во снах. И можно ли рассчитывать на сказку о светлом будущем. Вот мне как-то сказал хороший друг. Как-то мы сидели возле кухни и собирали сливки из двух фляг с молоком, забытых и оно свернулось не один раз. А помещение, я скажу, не номер «люкс». Батарея поломана, обои в дырках, не белено, и Гусейн говорит: « Что ты думаешь, если такое вокруг, то, как некоторые скажут, это храм?! Но храм не в стенах …» А это парень, я видел, не промах. Как-то сидим, на фестивале еще дело было, вкушаем прасад. А мне халаву дали, я аккуратно ее в стаканчик свой металлический упаковал и смотрю, Гусейн не получил, так я встал и поставил перед ним эту самую халаву. А он с раздражением вернул обратно. Если хочешь узнать человека, - посмотри, как он ест, пословица.

- Ладно, пойдем на прасад, оставь красить, я уже итак от краски одурел, - сказал Виктор.

- В кочегарке разве не жарче?

- То-то я и говорю, - засмеялся он.

 

"тогда воспламенится на вас гнев Господа, и Он скоро истребит тебя" (Втор. 7, 4)

 

   Еще пока солнце вставало высоко и грело по-летнему. Не считать если утренней прохлады, когда роса выпадала на траву и пронизывающего ветерка, особенно в самую рань пока еще только занималась заря. А в этом месте все вставали за два с половиной часа до рассвета. Некоторые после службы повторяли «харе кришна» прямо в алтарной. Огромные окна едва приподнимали, но не нараспашку. Преданные ходили по кругу по часовой стрелке, держа в руках мешочки с четками. Остальные просто сидели и медитировали на маха-мантру, другие при быстром повторении с энтузиазмом двигали во все  стороны головой и трясли рукой с мешочком. Иногда четки путались, и тогда преданный развязывал мешочек, и, достав их на свет Божий, в раздражении распутывал узел. Так продолжалось несколько раз. В воздухе алтарной собирался довольно зловонный и даже необычный для людей едкий запах – антипродукт? повторения джапы. И с ним как раз таки боролись сквозняком. Однажды все ходили по кругу, в центре стояли три деревца туласи, обход вокруг которых наиболее «благоприятен», и только один новичок сел по-турецки меж зеленеющих кустов в горшках на специальных стульчиках и с гордым видом стал сосредоточенно повторять, чем дал повод для скрытых насмешек и перешептываний в свой адрес, так как явно преследовал узкоэгоистические цели дешевой славы или пытался просто выделиться из толпы. Видура  же приходил в храм только на воскресенье дать лекцию, а в понедельник утром подвести итоги прошедшей недели, а так же спеть на службе. Стоя у микрофона, не отрываясь, он притопывал ногой, слегка приседая на каждой «харе кришна», а остальные подхватывали. Потом шли «иштагоштхи», так назывались конкретные слушания о проблемах и планах руководства с подчиненными. «Опять началось воровство в храме! – говорил Видура с угрозой, - раз кого поймаю, то не знаю что сделаю, бойтесь». Или «Опять мы застали двоих (он намекал на девушку и парня), шепчущихся в кустах. Ночью! Что же вы ночью то, придите сюда и прямо перед Прабхупадой здесь в алтарной и занимайтесь, шепчитесь. Что, совесть не позволяет?». Или: «Недалеко от нашего второго храма в Угличе в лесочке нашли полуистлевший труп с тройными кантималами (бусами) и в гамче (набедренной повязке), валялся в яме, - в этот момент лицо Видуры было страшно, -  не поступайте так, это самоубийство!!! И не знают кто это, до сих пор не опознали. Некоторые имеют тенденцию предаваться медитации в уединении с мыслью «я не есть это тело». Вы не в состоянии за несколько лет осознать такое. Я не есть «это тело» достаточно высокая ступень самосознания, не ошибайтесь, не рискуйте, чтобы не пришлось, потом страдать в бестелесном состоянии».

   Во время джапы Видура сидел на подстилке из жесткого поролона и в безмолвии повторял «харе кришна», медитируя и закрыв глаза. Такие подстилки старались «забить», ну а кому не хватало, тем приходилось ходить по кругу два часа, если время было осеннее, летом же преданные разбредались по обширной территории бывшего  «Космоса».

    В каждой комнате кроме тумбочек ничего не было. Только в комнате «гуру» стоял диван и на окнах висели шторы. Кроватей тоже не было, все спали на матрацах, которые днем сворачивали и прятали в шкаф. Не было также никаких лекарств, ни медицинской помощи, кроме врача аюрведиста  дававшего пространные советы типа: «Не ешь кислого», или «Тебе запрещается пить холодное», и лечившего специями собственного приготовления. Звали его Аударьядхама прабху. Вид у него был холодный и не вызывающий доверия, за толстыми очками вообще не было видно не только глаз, но и самого лица.

Дхарма подошел к Жене и беспрекословным тоном решил:

- Сегодня после службы едешь за картошкой с Селевановым Сергеем. Надень сапоги и крепкую куртку, желательно прорезиненную.

   Приближался конец августа, и небо скрылось бесконечными тучами, беспрестанно накрапывал моросящий дождь. Долго не размышляя. Женя закрылся в 26 комнате, куда его переселили несколько дней назад, зарылся в спальник, который давеча стянул из сушилки, облюбованный месяц назад и, как казалось ему, совершенно беспризорный. Спать – одно из двух сильных желаний, владевших Жениной душой в этот момент, а второе ни за какие блага в кришнаитском раю не ехать «за картошкой». Но не успел он закрыть плотно глаза, как в комнату зашел Дхарма  Бхавана.

-  Как, ты еще не уехал?!

- Я, кажется, заболел … Грипп ганконский.

- Тогда иди к Аударье прабху. Он тебя обследует и даст заключение. Через десять минут зайду, проверю.

И он вышел в негодовании, еле сохраняя спокойствие. Женя, недолго думая. Оделся и направился в корпус «булава» за плащ-палаткой к Диме, новому преданному, очень интеллигентному и разумному, к тому же с крепким характером.

- Димка, дай мне твою палатку – за картошкой ехать.

- Сожалею, Селеванов только что был, я ему и отдал, - сказал добродушно Дима, глядя на товарища сверху вниз, так как был почти на голову выше.

   Быстро сбегав на кухню, Женя рассчитывал набрать напиток и прасад в дорогу, но ничего не осталось. Нацепив резиновые сапоги и куртку с капюшоном неизвестного преданного, к случаю оказавшейся на вешалке в раздевалке, не торопясь, направился на задний двор, где стояла машина, давно поджидавшая его появления.

Селеванов выбежал на встречу.

- Где ты ходишь? Быстрее мы уже едем.

Автомобиль оранжевого цвета с кабиной на три человека с небольшим кузовом, закрывавшимся брезентом, - туда Женя и запрыгнул. В кабину сели:

   1. шофер - Ковалки,

   2. матаджи – круглолицая Скали деви с помощницей и

   3. Селеванов в плащ-палатке.

Машина тронулась. В кузове, где оказался Женя, было темно, но можно было всматриваться через небольшие отверстия, что происходит в окружающем мире. Полчаса мелькали деревья, слаженные частные домики и, наконец, на повороте показалась табличка с надписью «Талдом» - чтобы такое значило? Вот грузовичок остановился около двухэтажного административного здания. Все вышли подышать свежим воздухом. Скали поднялась и, видимо, разговаривала с начальством. Обычная проповедь «Мы из храма Бога, пожертвуйте и т. д.». Матаджи, довольно видная и в самом расцвете лет, приятной внешностью, Скали редко отказывали мужчины-начальники.

     Сергей и Женя предавались дурачеству, а Ковалки проверял колеса и мотор. Через некоторое время все погрузились, теперь в кузове ехал Селеванов. Вот показались поля и около одного из них снова остановились. Вышли Женя, Сергей и матаджи - помощница, с которой они не разговаривали и даже не знали, как ее зовут.

- Вот поле, соберите в мешки! – скомандовала Скали, и Ковалки достал одиннадцать тряпичных обычных мешков для картошки. Автомобиль уехал вместе со Скали.

Женя и Сергей всматривались в окраины.

- Вот оно, русское поле!

- Светит луна или падает снег …

- Сергей, как ты думаешь, что это за поле?

- Картофельное.

- А картофель где?

- Наверное, в земле.

Матаджи, недолго размышляя, подняла одно ведро, в котором набитыми лежали мешки, и, высвободив его, стала шустро набирать в него картофелины, лежащие на поверхности, размером которые были примерно с яйцо попугая.

- Не, это не картофель, а горох! – сказал Женя, - и его-то надо собрать одиннадцать мешков?

Делать было нечего и через час все трое наполнили ведро. 1+1=!

В этот момент на дороге остановилась неизвестная машина и из нее вырвалась кричащая женщина.

- Да что это вы делаете? Как смеете воровать, кто разрешил?!

Она бежала по полю, глубоко завязая в мокрой земле.

Сергей вышел навстречу.

- Нам разрешили как пожертвование для храма!- искренно ответил он.

- для какого храма?! Сейчас я вас всех! Подождите только! – она, размахивая руками, села в свой авто и уехала.

Ошарашенные Женя, Сергей и перепуганная матаджи продолжили сборы. Решив, что легче выкапывать большие картофелины из земли руками, чем прельщаться мелкотой зеленого цвета, они ускорили приближение победного конца. Кроме них на поле вышли работать трактор и грузовой ЗИЛ. Разшуровывая землю, достаточно рыхлую и плодородную, металлическими руками, трактор поглощал ее вместе с огромными картошками и, отделяя от грязи, выплевывал в кузов грузовика. Проходя третий поворот, нетрезвый тракторист замешкался и промазал, стал выбрасывать картофель мимо грузовика  на середину поля, соорудив небольшую горку. Быстро ориентируясь, троица, поблагодарив Бога, устроилась около кучи, собирая в три мешка громадные, пахнущие землей картофелины. Нетрезвый тракторист, увидев такой беспредел, вознегодовал. Остановив трактор, он вылез из кабины, стукнув металлической дверцей и ругаясь нецензурно, направился к несчастным кришнаитам.

Женя подумал: «Все крышка!».

Сергей бесстрашно подошел к «ужасному карми» и совершенно без агрессии, даже с пониманием, с открытым улыбающимся лицом спросил «А как вас зовут?». Этот вопрос пробился молнией сквозь грозу, и тракторист моментально сбился с толку. Вращая глазными яблоками, и как рыба, открывая рот, наконец, сказал: «Вася».

- Дорогой Вася, мы вовсе не хотели вас, - Сергей подчеркнул ударением на «Ва-ас!» - оскорбить своим поведением. Дело в том, что мы смиренные монахи, а она – монашка. Мы целый день поклоняемся Господу и даже в мыслях не держали зла.

- А что это вы делаете на моем поле? – уже не с таким напором, утонувшем наполовину в безмятежности Селеванова, продолжил, Вася.

- А как ваше отчество?

- Петрович.

- Василий Петрович, это ваше пожертвование Богу и в нем залог вашего счастья. Если бы вы не были столь любезны, то мы бы ни за что не приняли от вас такую жертву и не предложили ее от вас Богу. В нашем храме много честных и почти святых людей, которые хотят, чтобы все в России было хорошо, в том числе и вам, не сочтите за воровство наш труд.

  Василий Петрович в поношенной робе и резиновых сапогах, закатанных до колен, переминался с ноги на ногу.

- Да, нет, против монахов я не имею ничего конкретно плохого. – Он взял ведро и, подойдя к куче, набрал картофеля и высыпал в мешок Сергея. – Пожалуйста! Конечно, хотелось бы улучшения. Вот нам, например, уже зарплату не выплачивают. В прошлую зиму картошкой взял. Так с семьей и перебиваемся. Картошка вареная, жареная, пареная – и вот все разнообразие.

- Ладно, бывайте, - Вася, немного протрезвел и, успокоившись, зашатался обратно к своему трактору.

-   А если бы ты сказал, что собираем для кришнаитов, а не для Бога?

-   Скорее всего, он не дал бы ничего, да и побить мог, кришнаитов русские люди не любят. Прабхупад слова «Бог» и «Господь» подогнал к кришне по смыслу, чтобы свое движение продвигать, а ведь они на Руси всегда относились ко Христу, к Богу.

- «Бог»- производное от «бхагаван», санскрит надо знать…обычная проповедь -на лекциях Видуры прабху слышал...

-А может наоборот? Тебя же там не было рядом. Да и два слова довольно разные даже по количеству букв…я не думаю, что есть что-то общее между ними. Хотя…меня тоже там не было, но чувство мне говорит, что не следует смешивать противоположности.

Через два часа все трое уже наполнили десять мешков, и они стояли в куче посреди поля, прижимаясь, друг к другу. Слава Богу. А кто Бог-то?

-  Пойдем, пока прогуляемся, осмотримся в месторасположении, - сказал Женя Сергею, - а ты сиди здесь, сторожи мешки, - приказал он матадже строго.

Поднимая, не естественно выдергивая ноги из намокшей почвы, они, наконец, выбрались на траву.

- Знаешь, Сергей, почему я пришел в храм? У меня совсем не было друзей. Тебя я тоже считаю другом.

- На самом деле это судьба соединяет, разъединяет, но другом вряд ли себя могу назвать твоим. Сегодня мы собираем картошку, а завтра нас нет. Это карма. Пойдем, посмотрим там, кажется, колодец.

Зеленеющие деревья, домики с калиной во дворе, трава, небольшой пруд с деревянным полумостиком для ловли рыбы и древний колодец с закрывающимися по бокам дверцами… Все как в доброй русской сказке. Сергей открыл дверцу и посмотрел внутрь на чернеющую воду.

- А где ведро? – спросил он.

Предусмотрительные хозяева уносили ведро с собой.

- Чего бы поесть сейчас?

- А, вот эти ягоды можно! – Женя сорвал с дерева оранжевую гроздь и пожевал оценивающе, - фу, горькая кислятина! Тьфу.

- Серафим Саревский три года питался вот этим, - Сергей сорвал с земли трехлепестковую травинку, вот пища для настоящих мужчин. Сила духа и секрет долголетия!» - Сергей, как любой русский ставил в пример христианских  святых,  считая что все равно. 1+1=?

- Да – а! ...

- Пойдем, там еще посмотрим и назад.

Они обошли два дома, не обращая внимания на лай дворовых собак и набрав зеленых яблок, вернулись. Матаджа одиноко сидела на мешках.

- Картошку, поди, высидела всю? – Сергей бил в яблочко. Приближался вечер, холодало.

- Ну, где же машина?

- Сергей, ты знаешь, я с самого раннего детства думаю о смерти.

Сергей обернулся.

- В детстве я едва не умер. Карма. Трижды сердце останавливалось.

- Скорей всего из прошлой жизни очень высокий был духовный потенциал.

-Даже помню мысли о… бессмертии. Как-то гуляя по коридору в больнице, подобрал с пола какую-то гадость и съел, думая: «Все равно бессмертный». И заболел, дизентерия. Все-таки боль – это инструкция Бога на эту жизнь. Ответственность у нас, наверное, превеликая. У меня осталась память что было в утробе матери, как я просил Бога, что буду Ему служить…Что было до моего рождения…Я просил оставить мне такую память.

-Кришна  желает, чтобы все шло по его плану, и не нужно беспокоиться о смерти, потому что она тоже его план. Знаешь, как говорится в шастрах: «анте нараяна смрити!» - или как говорит Видура прабху «Антенна» и далее палец к голове «Ту-ту-ту». Связь как бы с духовным миром. А в переводе значит: «В конце думай о Нараяне».

- Видура большой шутник. Я слышал, как он говорил на лекции про Сухарево.

- су-харе-во!

- Да-да. Раньше, говорит, они жили на «Колхозной» и всех их звали «колхозниками». А теперь «су» - приставка величия, «харе» - или кришна, и «Во!». Сергей сделал знак кулаком с выставленным большим пальцем вверх, означающим «Класс!».

   Через два часа приехал Ковалки и Скали. Ковалки было приблизительно лет под сорок, и он отличался особым не разговорчивым характером, и лицом человека, страдающего геморроем. К тому же в храме не поощрялось «праджалпа» - пустые мирские  разговоры, а к ним относилось абсолютно все отличное от кришны. Но если убрать видение  неофита и заменить его на видение бхагаваты, то трансцендент окажется везде и всюду, а про очевидное принято, если ты, конечно, не дурак, - не говорить.

Скали осталась в машине и, наблюдая за прабху, громко хохотала над тем, как они корячились с мешками. Ковалки патриотично брал мешок картошки на спину с помощью Сергея и, быстро передвигая ногами, тащил его к кузову, минуя ров, окаймлявший поле. Складывая сначала около рва, они все вместе перенесли мешки, стоявшие «по стойке смирно».

     Бившая через край энергия волновала Скали деви, женщину по характеру скромно-боевую, которая точно определяла, в чем заключается ее долг как слабой половины человечества, но все-таки не имевшая полного выхода эмоциональность немного портила ее характер в неотрегулированной безудержности, порой переходившей в скрытую агрессию. Но Ковалки, в своей личной жизни явно пострадавший от испорченных женских рук, в душе смиренный, отдавался делу полностью, и его молчаливость становилась неким подвижничеством и даже самоотреченностью, естественно со знаком минус. И только единственный выход в лечении, зашедших в тупик болезней души и духа: был, как ему казалось, в сознании кришны. Невидимый трансцендент, но участвующий с позиции «высшей» силы, согревал и давал последнюю надежду. Не зная другого центра тяжести, но, ощущая развитую душу и понимая этот факт, верили, ведь так не должно быть, а должно быть свободно и радостно, и, естественно, и без оглядки на то, что кто-то ударит в самое сердце.

- Ты знаешь, что во время сна наиболее становишься самим собой и таким образом накапливаешь силы, - начал Женя в дороге, когда грузовичок двигался в направлении храма.

- Говорится что сон – это смерть, но на небольшой промежуток времени. Есть такая история про сон, - Сергей начал вспоминать. – Однажды брахма взял двоих учеников бхригу и индру прослужить у него целый год и после брахма им сказал: «Вы то о чем думаете во сне!». И бхригу посмеялся и ушел, а индра остался и служил еще год, и брахма ему сказал: «Ты то, что думаешь во время самого глубокого сна!». Индра прослужил еще год, и брахма сказал: «Ты то, что и подумать  не можешь во время самого глубокого сна!». Индра еще год батрачил, и брахма сказал, наконец, все знание о душе, взаимоотношения кришны и пастушков на вайкунтхе.

    Вдруг машина остановилась. Слева тянулись кукурузные поля, и Ковалки взял мешок и, открыв дверцу, исчез в зарослях, и через минут десять снова показался, но с наполовину наполненным кукурузными початками мешком и по-партизански залез опять в кабину, озираясь по сторонам. Початки были маленькие и недозрелые, но их можно было кусать прямо сырыми и есть.

- Для печени помогает! – сказал он и тронулся, надавив на газ. Это были его единственные слова за всю поездку.

- Почему у меня возникает такое чувство, будто я не существую? Именно в жизни возникает такой вопрос, а не во сне. Там я как будто не задаюсь, но реально ощущаю. Наверно, секрет бытия заключается в смерти и знающий о смерти есть счастливец, а страх – неведенье или забытье…

- Ты сказал тот же вопрос что и Гамлет. Би, а нот ту би!

- Би-би! – Ковалки надавил на сигнал, едва не наехав на заглядевшихся пешеходов.

- Ха-ха-ха – смеялась Скали, переговариваясь с матаджей.

- Любовь – высшее осознание существования, это чувство согревает и дает понимание «Я – существую».

- Наверное, так.

  На следующий день Виктор дал Жене книгу с философским уклоном под названием «Око возрождения» с упражнениями, выполняя которые возможно достижение вечной молодости и назывались они «Ритуальные действия». Философские вливания о пустоте, лежащей в основе мироздания, безосновательные и развенчанные в прошлом месяце Гаргой – ревнителя персональной точки зрения.  Слухи дошли до Григория, в уставе храма которого, как оказалось,  лежало абсолютно персональное основание (в виде квадратного кирпичного фундамента и не признающего компромиссов с опасностью инфарктного состояния). Ввиду таких осложнений Григорий вызвал к себе Женю и потребовал отдать книгу или покинуть храм. Через день книга лежала у Гриши на столе, а Виктор был преисполнен, насколько это ему разрешалось, неистового бешенства.

- Как, эту книгу я покупал! И теперь, что же страдать из-за каких-то там идей?! – он пошел к Григорию и потребовал: « Мне не интересны идеи, а только упражнения и я прошу вернуть мне книгу ввиду ее дороговизны, как память о Запорожье! – это говорил в нем дедушка-казак, что было слышно, как свищет шашка по воздуху, и невидимые головы падают на пол и подскакивают, истекая при этом кровью. С этого момента началась его война с храмом.

- Виктор, пойдем на кухню!

Женя и Виктор собрались чего-нибудь перехватить и перекусить. Только они вышли из комнаты, то столкнулись с комендантом Дхармой, который сообщил пренеприятную новость.

- Женя, зайдешь ко мне! – такое сообщение не могло обрадовать. Но слышавший такое напрочь проигнорировал и, выйдя с Виктором на воздух, направился вместе с ним на кухню «божеств».

- Ну, где же мясо? – злился Виктор и смеялся. Скрывшись в кухонных потемках, они, к сожалению, ничего не нашли, зато их нашел охранник, пущенный Дхармой на поиски нарушителей.

- Тебя Дхарма Бхавана зовет!

- Приду, сейчас.

Но охранник, по тупому одетый в хаки, не унимался.

  Дхарма сидел разъяренный, но спокойный внешне и спросил уже начавшего волноваться Женю:

- Почему не явился?

- Мне послышалось «Иди на кухню …» - соврал он.

- Ты собираешь вещи и уходишь из храма!

Женя онемел.

- Дхармабхавана … - начал было уговаривать его Женя, но комендант был непреклонен. И опустив голову, он, вышел из корпуса, захватив Николая Чудотворца, и направился к «божествам». Гаура-нитай стояли, подняв руки к небу, и безмолвно улыбались. Цветочные гирлянды свисали с их  шей, а золотые драгоценности украшали «божественные» лики и перста. Женя  упал в дандават, словно палка и вытянул вперед руки, лицом уткнувшись в икону Николая Угодника, обратился мысленно с молитвой.

- Ну, как же так, меня гонят отсюда, о Господи, а если придет Гусейн, а меня нет, что он подумает, что я струсил, сбежал …

Гаура-нитай  молча улыбались.

   Весь день мучаясь, он заснул в страданиях и страхе. На следующее утро на службе он видел Дхарму и тот обычно скалился своей толстой физиономией. И Женя решил зайти к нему после службы.

Как обычно преданные пели и прыгали, водили хоровод по обычному сценарию, но было в этом что-то холодное и далекое. После службы бедняга снова зашел к Дхарме.

- Дхармабхавана, - он не хотел даже слушать, - у вас сердце непреклонно, но все-таки простите, я прошу вас на коленях, - Женя сложил молитвенно руки, опустился на колени. Дхарма ошалел. Вдруг негаданно зазвонил телефон.

- Да, это Дхарма дас, что? Нет, я – монах, - сказал он жирным тоном и погладил себя по брюху, - Да, да, нет, да! – и бросил трубку на телефон.

- Значит так, будешь мыть этот корпус и туалеты. Можешь идти. Инструмент возьмешь у менеджера Неи.

- Туалеты … цель всей моей жизни, - подумал Женя, уходя, и на прощание выдавил из себя «Спасибо».

    Теперь каждый день он мыл корпус, то есть коридоры, комнату гуру – раз в неделю: подметая ковер и сметая пыль со стола, и батареи; каждый день драча туалеты на первом и втором этажах. Начинал он в десять утра, после прасада и мыл до часа без выходных. И в свободное время, подражая Гусейну, слушал радио. На станции «кришналока» ФМ Вадинатх давал лекции. Так же заходил в промежутках между радио и сном в кухню «божеств», где готовили сладости для гаура-нитай, и любовался двумя матаджами, молоденькими поварихами, которые за небольшое служение давали ему, но только сладости. Для Жени, носившего белое тхоти, это было нормально.

- Постригись, - сказал ему как-то в воскресенье Дхарма, тащивший целый торт из пекарни. В храме, где остродефицитным товаром были сладости, это больше всего задело Женю, даже не сам факт облысения, так как на улице все еще было тепло. Помыв пол, надо заметить, что за два месяца он вымыл 35 километров пола, Женя решил прогуляться до пекарни. Заглянув внутрь и не найдя никого, он открыл холодильник, в котором стояли стопками торты с кремом в пластмассовых коробочках, что облегчало их транспортировку. Только ухватившись за эту согревающую мысль: как он наслаждается тортом, облизывая крем, - как появилась матаджи – пекарь и нарушила процесс изъятия. Закрыв холодильник, Женя незаметно рокировался за дверь. Покопавшись, матаджи вышла, ничего подозрительного не заметив! Быстро сняв рубашку и одновременно открыв холодильник, Женя вытащил заветный торт и, обернув его рубахой, тихо вышел, обойдя храм с заднего двора. Столкнувшись с охранником, обходившим храм, который тоже ничего не определил криминального, Женя вошел в корпус и спрятал торт в шкаф в своей комнате №26, куда его недавно переселил комендант Дхармабхавана. В 26-ю отправляли заезжающих на побытие, но недолгое и, как говориться, с глаз долой.

     После удачно проведенной операции в хорошем настроении вместе с Селевановым он отправился на лекцию Видуры, которая должна была состояться в 4 часа. А после нее должен был быть пир, который случался по воскресеньям, где давали сабджи, сладкий рис, халаву!

- Ом вишнупада парамахамса … джай радха–кунда, ганга майя, ямуна майя. … Все преданные  поклонились. Видура сидел  лицом к преданным и гостям, не кланялся таким образом,  эффект поклона достался ему.

- Сегодня воскресенье, и потому многие из вас рады, так как сегодня пир и халава, есть возможность наполнить свое брюхо до отказа. А завтра быть словно спортивная команда жеребцов. Но мы монахи! А образ монаха, каков? Все ходит, не спит, постоянно молится. Тела его не видно, но только душа. Как говориться, Дух, а что такое д-у-х? Думать  Уже Хватит! Можно и дальше думать, но как говорит прахлада махарадж, «Здесь все жеванное-пережеванное». В Индии добывают сахарный тростник, и коровы подходят и жуют его, а когда высосут весь сахар, то выплевывают весь жмых, и подходит другая корова и жует уже тот жмых, но в нем нет сахара и, поняв это, выплевывает. И подходит третья  корова и подбирает и снова, и снова… Я говорю своему ребенку, а у детей кошмар: чувства все наружу. «Что ты хочешь найти «здесь»? И когда он разочаровывается, то говорю: «Ну, теперь понял, что интересного нет ничего?». Монах - Мой Отче Назад Аще Хочу!». Вот что мы должны хотеть, а не волосы. Когда, вот мы смотрим на форму… Изгиб, выпуклость, углубление. Тело! Это оно. Даже род средний. «Оно», а мы не говорим о себе «оно». Я, он, она, мы, а не оно. Это кожа. Когда кожа засыхает, она трескается и надо смазывать, как на ботинках. Или говорим моя рука, моя нога, голова, но не говорим я – рука, я – голова. Это было бы глупостью. Абсурд. Форма, на нее смотрят …, и вот она появилась: вся в изгибах и мы говорим «Я тебя люблю …» А она вам отрыгнет прямо в лицо – и отрыгивает. Это не кришна, а помойка. Вот подойди к помойке и скажи «Я тебя люблю!». Не скажите. А здесь ситуация та же. Ну что там хорошего: волосы, отверстие, - при этих словах один преданный, находившийся в зале,  схватился левой рукой за лысину и стал смеяться, как бы в подтверждение, якобы что-то припомнив, - зад. А «зад» переводиться – Здесь Ад. А кришна похож – такие же изгибы, вот стоит с флейтой, … Я помню раньше, когда я смотрел на женщину, то насильно представлял внутри ее кишки, кости, мясо – боролся с вожделением, но этого даже делать не надо. Просто повторяй «харе кришна, харе кришна, харе кришна, харе, харе – все остальные вполголоса скандировали «харе рама, харе рама, рама рама, харе, харе», и достигните плода – любовь к Богу. Но если будете смотреть на форму, то достигнете другого плода «любви» - Видура подчеркнул, - да, плода «любви» - здесь отверстие, из которого течет, из другого отверстия течет, и только успевай подтирать за ним. Христос что сказал: «Я не мир принес, а меч, чтобы разделить отца и сына», так что не думайте о доме и не ездите туда. Не там ваш дом. Взял билет и поехал на поезде домой. Дом-это другое, и просто так на халяву туда не уехать, взяв билет на поезд. Вот представьте, что поезд чух-чух-чух – и на небо, духовное, так не бывает. Не тело вы. Вот сижу перед вами в двух экземплярах. Один, которого вы видите с руками и ногами – Владимир Девяткин, но другой невидимый – Видура, и первого дал отец, а другого высший отец, настоящий. И то, что я сижу здесь, не просто пришел с улицы, но поставлен Богом сюда, свыше.

   Саровский пять лет ничего не ел, не тело, а я своим депутатам говорю: что тело? Тогда вы кишка. Вы, говорю, кишка! И все тут. Как возле Саровского атмосфера – тело не я, так и у каждого своя атмосфера. Это если напукаешь газами, то вокруг такая атмосфера, и мы сидим в ней и думаем: я – тело!

   Как-то еду в электричке и вижу, как стоит девочка, а морда собачья. Верите ль, точь-в-точь и своей мордой так понюхала, - Видура показал, как нюхает собака, - чью-то руку, держащуюся за поручень. Вот! Ужас. Если я еду в электричке, то повторяю «харе кришна». Если у меня четки, специальные, маленькие. В карман руку засуну и про себя дыр-дыр. Но есть такие кришнаиты, как переводиться знаете? «кришна и ты!». Такие, что на всю электричку дыр-дыр как сумасшедшие. Ну, придурок, больной и все кто едет с ними думают также. Или ляжет на сидение и спит, а кто входит, то видит: а это монах спит. Не повторяйте в электричках! Если я кого увижу, особенно кришнаиток затюханных, то разорву как нарасимхадев на месте. У кого какие вопросы?

… Тишина. – Тогда давайте споем.

И Видура достал фисгармонию и, играя, запел «харе-е кришна-а!», а остальные подхватили. После воспевания начался пир. Приближался джанмаштами, день рождения кришны.

Женя вышел из алтарной и увидел Гусейна.

- Привет! – сказал он, - так и думал, что тебя именно здесь увижу, - и он показал радар рукою, с помощью которого обычно собирал информацию.

- О, я думал что все, больше не увидимся. Как ты?

- Работаю… на мясокомбинате, в колбасном цехе. Я по делу пришел.

- Есть ли реинкарнация? – спросил вдруг Женя.

- Не знаю, - Гусейн никогда не открывал карты, - значит, после завтра я зайду за тобой, пойдем на гуру моего, посмотрим.

- А как его зовут?

 Гусейн недоверчиво посмотрел на него, но, не обнаружив оскорбительного настроя, ответил: «Бхакти Сундар Говинда-дев Госвами».

     Они сидели на стульях в холле, перед алтарной, и мимо них прошел помощник Каны - Борис никогда не снимавший наушников, через которые слушал постоянно лекции и всегда был очень серьезен.

- посмотри на него, - сказал Гусейн, - как он страдает,

- Гусейн, постриги меня, Дхарма приказал.

- Да брось, если я порежу тебе череп и почувствую запах крови, то, - тут он сделал львиное лицо и зарычал а-рр-рр. Так что не рискуй лишний раз. … Когда мне было необходимо ехать в Москву и пропадать сутками, то единственная отмазка была «Я звонил домой». И как-то я пришел в корпус, а Видура и Григорий меня уже ждут.

- Где твоя шикха? – спросили они.

- Вот, - сказал я и показываю свой бокс, - моя шикха.

И Видура поворачивается к Григорию и, наезжая уже на него, требовал ответа.

Они вышли на улицу. Светило солнце.

- Ты знаешь, я здесь курил – Гусейн показал на полянку внизу, где стоял пандал, - и многие знали об этом, но не говорили. В то время я был охранником. Когда-нибудь и ты придешь сюда с косяком в зубах, - сказал с улыбочкой он.

     Вкусив прасад, оставшийся на кухне после пира, Гусейн ушел также незаметно, как появился. Воротившись один по дороге, Женя увидел, как Видура давал Григорию «свои наставления» и Григорий был похож на Женю в этот момент и не похож кординально. Григорий, слушая, внимал, но никогда бы не вышел за рамки. Им нужны были рамки, для контроля. Так охотник попадает в свои же сети. Форма всегда обманывает.

     На следующее утро совсем вставать в такую рань, в три тридцать , Жене не желалось. Ровно в четыре начиналась служба, и без пяти минут четыре в комнату №26 зашел брахман Мара-Мара дас и, увидев спящего, возмущенно потряс его за плечо.

- Мам, в чем твое дело? – сказал Женя во сне.

Обмотанный вокруг шеи шнуром, в сапогах на голые ноги и накинутой сверху куртке брахман возгласил:

- Прабхуджи, служба!

Женя, открыв глаза, в тумане увидел образ, от которого моментально улетучил сон, и осталось в душе холодное недомогание. Нехотя он надел тхоти и свитер, так как на улице шел дождь, отправился на службу. «Ну и воняет же изо рта у этого Мары, - подумал он по дороге.  Холодом пронзило утро, зайдя в алтарную, он оставил обувь, то есть резиновые тапочки, скроенные из резиновых сапог, среди множества тапок и кроссовок со стоптанными задниками, сиротливо томящихся у дверей. Тут же стояли многоэтажные полки, на которых стояла металлическая посуда кришнаитов. Зная, что на понедельник осталась халава, припрятанная во многих чашках и стаканах, Женя иногда воровал сладкое, чувствуя острое чувство противодействия, чему и был рад до смеха.

     Внутри алтарной было темно и тепло, только невидимая лампа освещала гаура-нитай с поднятыми руками, и блики расходились во все стороны, так что вполне можно было видеть, как преданные прыгают, как волны движутся вперед-назад. Сделав поклон преданному по правилам  нужно было прочитать пранаму  и войти в ряды прыгающих, демонстрируя преданность кришне. Женя не кланялся. У микрофона стоял Видура и пел «харе кришна, харе-е кришна …» в своей манере – гортанно придерживая звук. Закончив вскоре скандировать гаура-нитаю, все повернулись в противоположную сторону, где на роскошном кресле находилась в натуральную величину фотография Прабхупады в раме из простого алюминия. Включили свет, и началась гуру-пуджа, каждый преданный брал горсть лепестков роз и, подходя, кланялся в пояс портрету, потом предлагал цветы Прабхупаду круговыми движениями и затем бросал в кресло, а в конце делал полный поклон лежа (дандават). Целая очередь выстраивалась, и не хватало места среди лежащих. Случалось, что кто-то из преданных клал свои ноги на голову уже лежащего в поклоне и тот отодвигался, обижаясь, или бил по ногам, или если были ноги друга, обхватывал обеими руками и показывал свое предрасположение с силой, давя ногами соседа на свой череп, так как, прикасаясь к стопам он по внегласным правилам  выказывал высокое почтение другу. После все, кроме матадж, которые всегда кучковались где-то сзади, снова повернулись к «божествам» и принялись водить хороводы, а матаджы продолжали гуру-пуджу. Вообще весь быт строился на разделении матадж (матерей) и прабху (господинов), - такой перевод имели эти понятия, хотя было странно порой, когда менеджер обращался к подчиненному  со словами: «прабху, иди, убери мусор». Отдельно жили, вкушали, по возможности в разных комнатах. Матаджам не разрешалось заходить на кухню, и даже Дхарма, однажды зайдя в корпус «лотос», где на первом этаже жили прабху, а на втором матаджи, обратился за помощью Виктора: идти вместе на второй этаж и быть свидетелем, дабы избежать пересудов.

   Наконец пляски закончились, а на часах было пять утра – время джапы, а в семь начались ишта-гоштхи – совместные беседы. Вел ишта-гоштхи Видура-прабху.

- Сегодня мы поговорим о воровстве. Мне говорят, что снова и снова пропадают вещи и не только. – Вдруг, на секунду остановившись, он  посмотрел на стены, на них висели картины  «духовного» стиля ручной работы местного художника. На одной был преображен непонятного пола человек, смотрящий в небо, и там пролетали ангелоподобные существа на цветочном круге.

- Что это такое изображено? Все время, как смотрю на эту «картину», - подчеркнул он, - что это такое? Снимите эту похабщину! А это, рядом висящее? – еще одна картина, изображавшая страдальца синего цвета, по форме похожего на Григория, но явно истощенного и, казалось, безнадежно больного. – Что это?! Скорее всего, напоминает забитого кришнаита, и с кого писался этот портрет, не с тебя ли, Григорий? Ладно, не серьезно. Тоже снять со стены! Вот, только одну можно оставить, вот эту, - более менее красочно  срисованные  из книги радха с кришной в саду. Такая картинка была в учебнике «шримад» 2 песни, - и не нужно смотреть по сторонам во время службы, как будто находитесь в музее прикладного искусства, сосредоточились и внутрь – туда надо смотреть.

- У меня вопрос по прасаду, - взял слово Кайрат, старший повар.

- Подожди, по прасаду, - перебил его Видура, - монах не должен все время думать о еде. Так, поговорим еще об экономии. Никому не намекайте, что храм наш имеет средства. Наш храм еле-еле дышит. Пускай жертвуют. На складе появились сапоги, но это для санкиртанщиков и плащи. Теджа имеет право взять сапоги, распространил больше всех книг. Аж 400 за день. Теджа, одноглазый кришнаит, совмещавший продажу книг с водительством, скромно улыбнулся. – Бухгалтерия! Деньги не давать на разные поездки по Москве, слышал Шагир?! – худощавый и длинный преданный с честным лицом кивнул. – По территории не бродить, у дачников цветы не воровать, не клянчить. Для «божеств» Гаруда достанет. Кришнаитки, не повторять в электричках маха-мантру!

- Я по прасаду хочу спросить! – тянулся Кайрат.

- Подожди, потом.

- А недавно Ананда Шанти давал лекцию на Беговой … - спросил Дури дас, гитарист в прошлом.

- Кто?! – с презрением Видура повысил голос.

- Тьфу, Ананда Шаю.

Видура успокоился, так как Шаю был санкиртанщиком небольшого роста и запросов, а Шанти, стоявший во главе движения пятнадцать лет, теперь считался врагом №1.

- Да, и что?

- Он говорил, что аскеза – это низкий уровень развития духовности. Необходимость находиться в связи и плавать в событиях как рыба в воде. Аскеза ускоряет время, а это является грехом, так как сродни жадности, а истина заключается в том, что все приходит в свет в свое время, но необходимо идти наверх соразмерно силам своим, и нередко просто нужно сделать шаг назад для передышки.

- По философским вопросам поговорим на лекции, - отрубил Видура. – А рамки у нас, как известно, четыре принципа и надо работать к укреплению их границ.

- Я по прасаду хочу спросить, - Кайрат не унимался.

- Да что там у тебя?!

- Масла на кухне нет, и преданные не наедаются. Растительное масло тоже кончилось, а гхи (топленое) на кичри (рис с овощами). К тому же из одной перловки много не сваришь, и надоела уже. Хорошо бы цветной капусты, и фруктов, и фасоли. Из молочных только молоко, ни творога, не кефира, то есть йогурта (так у кришнаитов он назывался принципиально). И еще одна проблема – переедание.

Почти все страдают этим грехом.

- А ты что хотел?! Монах должен быть худощав и изможден, а не жеребцом. Но масла, Кана, надо купить, - сказал Видура.

- А почему все переедают? – спросила недавно прибывшая матаджи, - от чего бы это? Она намекала на внутреннюю неудовлетворенность кришнаитов.

- Да потому что вкусно! – ответила резко Шивабхакта, сделав ударение на последнем слове. И все, находившиеся в алтарной, засмеялись, кроме матаджи, которая задала вопрос.

- Ишагоштхи закончены, - сказал Видура, и все стали расходиться, так как скоро начинался прасад, единственное время отдохновения.

Появились раздатчики с ведрами и поварешками, пригибаясь под их весом, как партизаны.  Расторопный Кана, из числа приготовившихся вкусить, набирал желающих раздать прасад, и многие отказывались, и как всегда, из водителей. «Нет, нет» - улыбаясь и отстраняя Кану. Селеванов, Гонима и Кана, начиная со старших брахманов, разливали компот по стаканам и чашкам до самых последних охранников, раскладывали сабджи и сваренный в мундире картофель. Виктор наблюдал за Женей, который просто набрасывался на еду, покачивая головой. Он уже отказался от служения в храме и выдвинул руководству требование: выдать ему денег на билет в Запорожье, но определенного ответа не получил. Его товарищ детства ко всему относился  спокойно и не проводя, как Виктор, жесткой линии обороны, наслаждался жизнью, целыми днями торча на матраце в комнате. После того как Женя побрился и, считай, сдался врагу – стал неприятен Виктору, который едва сдерживался, дабы не доводить дело до серьезных расстройств и, в конце концов, до драки. В этот же день в 26 комнату был направлен Дхармой временный постоялец-Николай Солнцев,  хорошо знавший Женю с алматинского храма. Приехав на подсадке в Москву, решил остановиться в Сухарево. Повесив на раздевалочной вешалке свою куртку около алтарной, дал возможность какому-то преданному стащить 50$, и застрял в неопределенности.

После прасада Женя, оставив швабру и резиновые перчатки, нашел Селеванова Сергея и сообщил ему новость о торте, припрятанном в комнате. Видя, как округлились глаза Сергея, он незаметно вынес ценный продукт и, договорившись встретиться в нежилом корпусе, чтобы без свидетелей расправиться с ним на десерт, столкнулся внизу с Видурой – прабху. Остановившись как вкопанный, он спросил:

- Видура – прабху, а как сохранить в себе  то состояние чистого сознания, о котором вы недавно говорили на лекции?

- С помощью разума, - ответил Видура, намазывая черный крем на ботинки и вытирая пальцем гуталин.

Получив даршан (общение), Женя, спрятав торт за спиной, скрылся в дверях, когда Видура обратился к Григорию:

- Там у вас плащи пожертвовали?

- Да, Видура-прабху.

- Один мне принесешь в 20 комнату.

Единственная престижная «комната гуру» служила и Видуре.

Сергей, на минуту зашедший в корпус, видел, как Видура подозрительно смотрит на Женю, и высказал свои соображения:

- Ты видел, как на нас смотрел Видура? Наверное, мысли прочитал: «мол, что-то сперли». Довольно пристальный взгляд, довольно сосредоточенно-подозрительный, - анализировал он. Бросив свое служение, они укрылись на втором этаже деревянного корпуса. Это был летний домик из срубленных бревен. Комнатки небольшие и без водопровода, давно не убранные, но видно было, что когда-то здесь жили люди. Открыв движением ноги дверь, не запираемую на ключ, они вошли внутрь и, найдя небольшой круглый стол, расположились на нем. Вскрыв прозрачный целлофанно-пластиковый, в форме двух полукругов, пакет, скрепленный с одной стороны, они на мгновение затихли, оцепенев, и наслаждались видом торта. Затем Сергей достал нож, огромный, свистнутый недавно из кухни, начал разрезать на большие ломти шедевр кулинарного искусства. А Женя, заведя философскую беседу, первый взял кусочек и умилительно стал смаковать. Через пятнадцать минут от торта остался только пластиковый пакет, испачканный кремом. Оставив его тут же на столе, они решили возвратиться каждый к своему служению, дабы замолить грех воровства. Женя подошел к окну и, посмотрев обстановку внизу – нет ли кого поблизости, не упустил великолепия соснового бора, быстро вышел к лестнице и, спускаясь, сказал Сергею:

- Недавно сон видел, будто мы с тобой в прошлой жизни были девушками-монашками, но лицо твое не изменилось, так что казалось, что Селеванов Сергей просто разоделся в женские тряпки, - нарочито выставив Сергея в третьем лице, сказал Женя, смеясь.

- Ха-ха! Ну, ты и насмешил! И все-таки это воровство!!! 

- Ну, ничего и кришна ворует, а мы его преданные.

Быстро отбежав в сторону, Женя взял двухлитровую бутыль с напитком, оставленную каким-то кришнаитом, и приставил двумя руками ко рту, имитируя флейту, а ноги скрестил, как это делал кришна на картинке.

- Ха-ха! – посмеялся Сергей, но не добро, с иронией, намекая, что его друг просто обезъяна-сахаджи и имперсоналист. Такая точка зрения господствовала в большинстве голов движения сознания кришны в России и странах СНГ, подогреваемая непонятным патриотизмом жесткой линии, указанной ачарией Прабхупадом. А он, как известно, был в Москве всего три дня.

Вечером Видура собрал всех на вечернюю службу и объявил, что один преданный, Игорь, исключается из храма за общение с матаджами. Тот подошел к микрофону и сказал: «Сейчас я хотел бы прочитать на прощание стихи, собственного сочинения…»

- Какие стихи, - перебил его Видура, - ничего нам не надо. До свидания!

      На следующий день он уехал странствовать по городам России. А Видура с утра зашел на кухню и сообщил чистильщикам овощей: « Нельзя использовать зеленый картофель. Это яд. Зелень срезайте!» Как ни странно, вскоре сделала визит городская санэпидстанция, чтобы проверить кухню и стандарт бытия преданных.

- Сыпь больше хлорки! – сообщил Дхарма Жене, в туалете. А на пол порошок, чтобы не было черных линий на линолеуме. И особенно оттирай около нашей комнаты – подчеркнул он.

 

Какой слух будет достоин великости повествуемого? С каким приуготовлением надобно приступать душе к слышанию таких предметов? Ей должно быть чистою от плотских страстей, не омраченною житейскими заботами, трудолюбивою, взыскательною, вникающею во все, из чего только можно занять понятие о Боге, достойное Бога (Шестоднев).

 

Из Украины, но из разных городов приехали в храм на Сухарево Леша и Леся, познакомившиеся по дороге в алтарную. Переглянувшись, и не в силах оторвать глаз, осторожно взялись за руки и на мгновение остановились. Спустившаяся утренняя мгла окутала их своей тайной, а холод земли и влажность воздуха заставили глубже почувствовать то тепло, исходившее от двух бьющихся сердец.

- Смотри, падающая звезда, - сказала Леся, подняв глаза к небу.

- Ты загадала желание?

- Да. А как тебя зовут?

Это была любовь с первого взгляда, и как ни странно, с этого момента началось бабье лето. Погода стояла теплая и вечерами Леша и Леся гуляли по тихим аллеям среди желтеющих листьев, падавших на землю или бесцеремонно на голову. Листья клена шумно шлепались и имели прочные бороздки и ножки, за которые Леся держала несколько штук и размахивала из стороны в сторону.

- Уже осень, скоро похолодает …

- А мы с тобой никогда не расстанемся? – спросила Леся, заглядывая в глаза, не веря.

- Нет, никогда. У нас будет много-много детей, - они поцеловались.

- Леша, на кухню, - звал Дхарма, закрыв за собой дверь. – Так, а кто на лекции не был?

- Я не был, - ответил Виктор смело, - и я не буду больше ходить на эти тупые лекции. Дхарма, ты знаешь, в Запорожье я делом займусь! Во-первых, пойду в газету, где журналистом мой отец работает, и такую статью накатаю о вашем храме, мало не покажется. Когда мне деньги выдадут на билет?

- Я посовещался с руководством и вот что мы решили. Вы эти деньги отработаете.

- И как же? Вот интересно. Я что мало в кочегарке коптился?

- За храмом есть три кучи земли, надо все убрать. Одевайся, пойдем, я покажу.

Переглянувшись со своим другом запорожцем, Виктор нехотя надел сандалии и направился за Дхармой.

На заднем дворе проходила асфальтовая дорожка, вся изрытая стоявшим тут же трактором. Внизу в трубах копался сантехник Явиштха в грязной и вонючей робе.

- Вот! – показал рукой Дхарма на три громаднейшие кучи из осколков асфальта и грязи, напрочь сросшиеся под проливным дождем и превратившиеся в неподвижный монолит.

- А…, - глаза Виктора вылезли из орбит, - а чем их убирать?

Дхарма нашел в траве две лопаты и продемонстрировал, как нужно справляться.

- Да, блин, тут и за месяц не управишься, - подумал Виктор, но выхода у него не было.

Вам понадобятся сапоги, зайди на склад, тебе выдадут, вот расписка – Дхарма начеркал на клочке бумаги и расписался.

- Вот, влипли в дерьмо, - сказал Виктор.

 

когда вы простираете руки ваши, Я закрываю от вас очи Мои; и когда вы умножаете моления ваши, Я не слышу: ваши руки полны крови. Омойтесь, очиститесь; удалите злые деяния ваши от очей Моих; перестаньте делать зло (Ис. 1, 15-16).

 

- Во, Никола! – закричал Женя, встретив земляка, - каким ветром занесло?

- Вот уж не ожидал тебя здесь увидеть! – они обнялись, - а ты что тут делаешь?

- Мою  унитазы, будь они неладны. Разжаловали в дисбат. Уже три месяца как приехал на фестиваль.

- А мне Дхарма говорит: дуй в 26-ю. Я же на два-три дня, определиться.

- А что ты здесь не хочешь остаться?

- Жил  я тут уже. Полтора года назад, больше не желаю. Вчера Анатолий заходит и говорит: «Давай, Коля, в кочегарку». А какой из меня кочегар? Тело, смотри какое: истощенное, изможденное – еле хожу, - Коля Солнцев двумя пальцами оттопырил свою майку на груди. Он любил придуряться и филонить – сачковать там, где надо.

- Сегодня я пойду на гуру, хочешь посмотреть?

- А что за гуру?

- Не знаю. Мне Гусейн сказал на втором этаже, где магазинчик «Путь к себе» на станции Белорусской. Знаешь, где это?

- Ну конечно!

- Подходи в 18.00, если будешь рядом.

- Как раз мне на Беговую, а там всего одна остановка.

- Гусейн сказал, что зайдет после обеда в часа четыре.

- Вот, а я сейчас уже ухожу. Может, на Беговой что-нибудь найду. Пока!

Коля взял свою сумку (он ее всегда носил с собой) и на выходе из корпуса спросил:

- У тебя есть лишний спальник?

- Как раз есть, до вечера.

 

лица Моего не можно тебе увидеть, потому что человек не может увидеть Меня и остаться в живых (Исх. 33, 20).

 

- Тебя зовут, - позвал Женю охранник, спокойный с детским лицом и немецкой фуражкой цвета хаки, подобные носили рядовые солдаты. Он сидел всегда в будке, смонтированной из соединения двух дверей при выходе из корпуса «булава» (администрация) и, соответственно, работали там только две двери одиночные, стукавшие под натяжением пружины. Кто бы не входил, охранник следил в окно, вделанное в перегородку.

    Это был Гусейн, не захотевший светиться, а попросил курьера с известием. Он стоял в тени деревьев и все видел, но сам был незаметен.

     Уже одетый, Женя захватил с собой парикраму и, скрыв хвост шикхи фуражкой, которую сшил алматинский преданный Нуржан, быстро направился к месту, зная Гусейна, и не ошибся.

- Хари бол! Гусейн!

- Привет, - сказал с улыбкой Гусейн, которую еще сдерживал. – Ты все?

- Да …

- Тогда пойдем. Ну и толстый же ты стал, - намекнул он на утолщенные щеки под джинсовой фуражкой, - знаешь, почему дети хомяков жалеют? Я бы тебе сказал! Ха-ха!

 Не думая даже обижаться, Женя настраивался на общение с другом, вспоминая все, что он говорил раньше и входя в его образ.

     Наступал вечер, и становилось прохладно, но природа не становилась слабее под натиском осени, она как будто зазывала. Столетние и помоложе сосны оставались зелеными, их в округе можно было встретить на каждом шагу. Гусейн и Женя вышли из лагеря и по дачной дорожке направились к станции.

- В храме идет уравниловка, словно садовник подравнивает кусты. У кого есть высокий духовный уровень – тех срезают и делают как всех, под одну гребенку!

- А ты думал, - сказал Гусейн. – Дхарме в рот палец не клади, но если по большому счету два-три боевика и весь их пыл, не скажу о Видуре – фу-у, - он поднес пучок пальцев ко рту и дунул. Все же находится в связи. Сила – это когда один поступок укрепляет другой и слова не расходятся с делом. Все это со временем накапливается, и становиться мощью, к тому же естественной: не нужно пыжиться или быть кем-то как кажется «крутым», «преданным» - как это представляется, контроль становиться возможным без доказательств  кому-то и чьих-то свидетельств сверху. Когда делаешь движение рукой, то одна армия в атаку, другая – и приходят гении, или демоны – разрушители как хираньякашипу. Как говориться, в славе и в дерьме, всегда в душе один и тот же – прекрасен.

      Тропинка вела меж деревьев, проходя домишки с простецкой оградкой. У кого сетка, прикрученная к металлическим штырям, вбитым в землю, у кого из деревянного штакетника, но цивилизация шла и сюда. Неподалеку строился двухэтажный особнячок, с каменным сверхаккуратным забором.

- А-а - Да-да - Ха-ха! – кричал сумасшедший мужичок, живший в доме напротив. Совершенно безобидный, но шумливый. Было видно, что он необычайно счастливый, хотя можно было сказать и обратное, и наверняка о его родителях, если еще оставшихся в живых. Лицо пожилой женщины, входившей в комнатку, всегда было страдальчески сосредоточенно. Гусейн и Женя подошли к перрону.

- Скоро будет электричка, минут через пятнадцать.

- Гусейн, я сказал Николе про лекцию гуру, он тоже будет там, в «Путь к себе». Помнишь, такой худощавый приходил в кафе, меня спрашивал?

- Да, да, очень взвешенно говорит, - вспомнил Гусейн, раздумывая.

Показался поезд. Локомотив одиночной точкой повернул на прямую линию и медленно рос, соразмерно шуму, издаваемому тоннами металла. Через минуту состав пронесся стрелой мимо. Не остановившись, обдав ожидавших на перроне грохотом.

- Вот, блин! – начал жаловаться какой-то дачник с тележкой.

- Надо же, оказалась скоростная, - вторила его супруга, немолодая женщина с двумя ведрами крыжовника и малины, предусмотрительно закрытые сверху марлей.

- Эмоциональность  должна быть направлена в самую десяточку, - сказал Гусейн, снова взяв все рекорды, - не стоит бить из атомной пушки по воробьям.

 

 

Кто омоет нас так, чтобы мы могли с чистым сердцем предстать пред Богом и воскликнуть: ОТЧЕ НАШ... Кто может изменить нашу падшую природу, дать нам иное сердце и иную судьбу?

 

Доехав до Савеловского вокзала, они вышли. Увидев себя в отражении зеркальных стекол коммерческого ларька,  Женя удивился, что его лицо действительно пополнело и стало от этого туповато-несчастным.

- Гусейн, а где ты живешь?

- В Лыткарино, подмосковном  городке, около сорока минут езды до Кузьминок и двадцать до центра, - сказал Гусейн, но на самом деле до Кузьминок было около часа на пригородном автобусе.

    Спустившись в подземный переход, они вышли на ветку белорусского направления и стали ждать еще одну электричку, которая вскоре приехала, и Гусейн с Женей вошли внутрь грязного и прокуренного вагона  и сели на сидения, никогда не моющиеся. Доехав до Белорусского вокзала, поезд  встал на продолжительное время.

- Тебе пора, - сказал Гусейн, - мне еще нужно на Беговую, по делам. Я в Пушкинском пансионате, в комнате 39. Запомнил?

Простившись с другом, Женя вышел на перрон и, поднявшись по лестнице, направился в «Путь к себе». По огромному мосту неслись автомобили, а здание Белорусского вокзала грязнело справа. Пройдя в переулок, он увидел надпись на заборе: «Я тебя люблю!». Каменный забор служил также доской объявлений, налепленных без  особого аккуратсва. На другой стороне улицы торговала хлебом лоточница в сборном из труб и материи ларьке без особой радости, рутинно.

- Здесь лекцию будут сейчас давать – интересно послушать, - сообщил ей новость Женя, подойдя и разговорившись. Он старался  расширить познания о Москве.

- Плевала я на твои лекции, что они мне дадут? Да и собираться скоро, - сказала она, пересчитывая рубли.

Пожав плечами, Женя направился в следующий переулок, где стояли сплошь иномарки. По словам лоточницы «Путь» был где-то рядом. Это, наверное,  самый короткий «Путь» ведь  ходить к себе на чай или день рождения, а то и сыграть в шашки много ума не надо. Поднявшись вверх, справа виделась табличка, что магазин «Путь к себе» работает с 10.00 до 20.00, а на каменной стене было наклеено множество плакатов о лекции гуру Шри Сарасвата Матха, Бхакти Сундары Говинды Дева Госвами, с пометкой на втором этаже.

- Тантрический секс: ищу партнера – посмеялся Женя, - так, оздоровление, во! Фестиваль в Сухарево – они и здесь побывали – гордая элита, магия, колдовство и т. д., - чего только нет! Ха!

    На первом этаже располагался магазин благовоний, кассет с медитативной музыкой, а также философской литературы и сувениров, толстых смеющихся китайцев разных размеров. Коля уже шарился тут.

- Привет! Какие дела? Я тут кассету нашел Джагад гуру и пару книжек.

Китайские фонарики светили в разные стороны.

- Где тут лекция проходит? – спросил Женя охрану, сидевшую за большим столом.

- На второй этаж проходите, - охрана показала рукой.

Они поднялись по старой каменной лестнице, дому было, примерно, лет сто, но сделан он был добротно и, как говориться, на века, и вошли в просторную залу. По всему периметру разливалась приятная музыка.

- Во, шакти, чувствуешь? Но мне не нужна шакти, я Бога ищу, - сказал Никола.

     Гуру был индусом преклонного возраста в оранжевой шапочке, так как разница климата была огромной, после Индии Москва напоминала Северный полюс. Гуру в тхоти и курте из шелка сидел сначала на первом ряду с дандой-палкой,  замотанной в оранжевую материю, символ саньяси, и как только подошло время лекции, он встал и занял роскошное кресло вьясасану, стоявшее на сцене. Переводчик, худой белобрысый парень примостился с микрофоном на ступенях, по которым он поднимался на сцену и, по-видимому, передумал, а, проявив смирение, свернулся в незаметный комочек с очками, переводил, как мог. В зале сидели также несколько сухоревцев, смотревшие по сторонам, озираясь, как бы их не засекли свои же.

- Смотри, здесь полно исконовцев, - намекнул Никола, - и они как партизаны, везде и всюду… как тараканы.

- Джай Шрила Прабхупада! – сказал гуру и начал лекцию.

- Ты знаешь, это гуру моего друга, Гусейна, ты его знаешь? – спросил Женя.

- Да, нет, что-то не припомню.

- Ну, азербайджанец, в кафе работал, ты еще к нему подходил как-то, спрашивал про меня.

- Так это он? – с равнодушием.

- Да-да. Вобщем мы с ним сюда ехали вместе, но в последний момент он отказался. «Наверное, когда я сказал про Николу» - подумал Женя, - и знаешь, я все размышлял кто его гуру, кто его гуру.

- Он же говорил что, кажется, Мукунда госвами.

- Потому что Мукунда госвами инициацию  не дает по десять лет. Гриша тоже его ученик, и странно в это фестиваль Мукунда давал инициацию, приехали измученные ученики, заждавшиеся за вожделенной инициацией, но ни Григорий, ни Гусейн не стали посвящаться. Мне Гусейн даже говорил: « Видел много я этих инициаций. Вроде год-другой у бхакты энтузиазм, глаза горят, но после на спад, как выдыхаются. А то и такое случается, - вспоминая жест Гусейна, Женя пришлепнул кулаком в ладошку, - чипок, и тебя нет, - намекая на полное уничтожение личности. – Тогда меня страшно напугали его слова. И приехал на фестиваль некто Гоша и дал мне брошюры с Джагад-гуру, - Никола вздрогнул, - так вот, прочитал, вроде вдохновился, но чего-то не хватает, чувствую, и думал, что это гуру Гусейна, сомневался, и даже в какие-то моменты желал: вот хорошо, если бы был этот гуру, но Гусейн пришел как-то и отрезал: «Бхати Сундар Говинда дев Госвами». Честно скажу, я вырос в тот момент.

Трудно себе представить, что Коля и Женя находились в сердце Православия в Москве, которая славится своими духовными предками как Александр Невский и Сергий Радонежский, в поисках гуру.

     За овальными окнами, едва задернутых тюлью, давно чернело. В актовом зале было светло, но не уютно. Гуру рассказывал про кришну, его игры во вриндаване, преданные слушали, развалясь в креслах, гости, пришедшие впервые кто-то с простотой, кто-то недоверчиво, кто-то из-за любопытства. Пришла даже парочка влюбленных провести время и поглядеть на экзотического гуру-индуса.

- Гуру поселился в Пушкино, и Гусейн тоже где-то в пансионате. Я поеду с кем-нибудь, кто покажет дорогу после лекции. Гуру смотри, какой кроткий, - Женя комментировал Николе.

Начался киртан. Все пели «харе кришна».

- Не, мне понравилось. Особенно киртан, - делился впечатлениями Николай, - «харе кришна, харе кришна» они как кавалеристы шашки наголо. «харе кришна харе кришна» - размахивал он руками, имитируя движения гуру и его приближенных, когда они пели на сцене.

- У гуру, оказалось, есть ученики, смотри, прасад раздают, кажется, бурфи. Пойдем, покушаем, Николай направился к столику со сладостями, где в небольшой коробочке мостились квадратные конфеты. Рядом продавались кассеты и брошюры.

- Когда-то давно мне отец, тогда работавший токарем на хлебозаводе, принес «бхагавад-гиту». Испытывая духовный кризис при хорошем материальном достатке, я читал все экзотическое о йоге. Положение мое было незавидное, так как необычайно страдал в переходный послешкольный возраст. И прочитав «гиту» за семь дней, жадно искал чего-то, чувствуя правду, но не нашел- «гита» кончилась. И сейчас, смотря в прошлое, если бы Прабхупад сказал: «Человек-это Бог», я бы успокоился и остановился. А так как Прабхупад очень хитро провел линию, не сказав ничего, я не знал чему верить. Хорошо, что мне не попались книги имперсоналистов, философов о пустоте, а также буддистов,  эти книги были довольно дорогие, вспомнить только  «Интегральную йогу» Шри Ауробиндо. Я не стал самоубийцей и не последовал за своей завистью...

    «Многие индусы-проповедники не знают, о чем ведают. Человек может проследить только несколько звеньев во всей бесконечной цепи. Ему не достичь самого низа и верха сразу, но только во времени, и то, что он говорит сейчас, полагаясь на веру тех, кто также верит, и, даже пусть ему кажется, что то, о чем он говорит, может быть актуально и логично – всегда оказывается ложь – и не подтверждается, а не редко и сильно расходиться с совестью, со своими планами и прошлого.  Человек забывает прошлое, и только совесть – есть сублимированная память, трансформированная в чувство. Если чувствуешь боль-то, человек врет, пусть даже он говорит о любви, Боге. Он потерян как для себя, так и для Бога, как и люди, которые его слушают, однако самые искренние найдутся. Мода – опасное для жизни явление».

 

     Истинная религия начинается там, где есть Совершенная Жертва, которая может удовлетворить Божественное Правосудие, а без этого никакими постами, молитвами и благотворительностью душу человеческую от греха не очистить.

 

- Приезжайте  в Пушкино. В пансионате гуру-махарадж будет давать лекцию в девять утра и сразу же проведет церемонию посвящения, - сообщили две молоденькие матаджи, к которым затесался Женя с желанием, но благородным.

- Сейчас вы не едите случайно в Пушкино?

- Да, едем, а ты хотел бы с нами?

- Еще как, - играя бровями, заулыбался Женя, - а на сколько далеко?

- Насколько тебя хватит, ха-ха!

- Я спрашиваю про Пушкино, - приподняв плечи.

- Ха-ха!

 

Не молю, чтобы Ты взял их из мира, но чтобы сохранил их от зла (Ин. 17, 15).

 

Гуру сел в машину со своей свитой в оранжевом и скрылся в темноте московской. Николай поехал в Сухарево, добираясь на метро и электричкой; две девушки с Женей на хвосте остановили «мотор» и, поговорив, сели всей компанией.

- Куда вы сказали? – переспросил молодой горячий водитель, заигрывая.

- В Пушкинский пансионат, красавчик.

- А чем платить будете?

- Мы обе монашки, невинные, так что мы рассчитываем на твою добропорядочность.

- Что? А это кто ж с вами, не настоятель ли монастыря?

Женя, обняв монашек с обеих сторон, трезво улыбался.

- Ваше счастье, мне в ту же сторону, - сказал молодец и рванул покрепче по темным улицам.

- С деньгами у меня в порядке, но сам понимаешь, друг, то они есть, а глядишь, и их сразу нет. Что за секрет? – сообщил Женя о своем положении.

- Самое главное, вы меня еще не ограбьте ко всему перечисленному, - пошутил шофер-русский парень, - сегодня у меня хорошее настроение.

- Вот все бы были такие люди как ты, друг, то жили б в светлом будущем.

Потерявшись в Московских извилинах, троица бесстрашно направлялась к своей цели. Оставив честного парня и его старенький «Москвич», они спешили на автобусную остановку, автобус, как обычно, ушел раньше, как раз только что. Порою, не веря в правильность маршрута, Женя послушно следовал, не имея ничего лучшего, первый раз оказавшись ночью в совершенно незнакомом городе на пути в неизвестность. Холод уже пробирал до костей, и матаджи покрепче прижались, желая сохранить хоть каплю тепла. Одну из них звали Лолита, другую Яшода. Направившись с остановки в сторону автобуса, девчонки размышляли над тем, как бы ускорить свое путешествие и поскорее согреться. Дойдя до прямого шоссе на Пушкино, Женя скрылся в кустах, а Лолита вышла на трассу голосовать. Вытянув руку, она экстравагантно выставила заднюю часть, довольно стройную,  рассчитывая, что кто-нибудь да клюнет обязательно. Если машина остановившись, с отказом ехала дальше, Лолита делала непристойные знаки руками, пальцами и ногами поочередно или сразу, иногда с выражением вдогонку. Но, наконец, остановился попутчик, согласившись бесплатно подбросить до пансионата. Запрыгнув в машину, троица уместилась на заднее сидение, отогреваясь в дороге. Женя пялился на стройную Лолиту, пожирая глазами ножки. С привлекательным неповторимым лицом она имела мушку на щеке и необычно грациозно двигалась, даже сидя на заднем сидении.

- С вами можно познакомиться, девочки?

- Я Лолита.

- А я Яшода.

- Вы живете в пансионате или лечитесь?

- Мы с Яшодой приехали на фестиваль, сбежав на некоторое время от родителей. Вы тоже можете завтра заглянуть, будем рады. Остановив свою тачку возле стен пансионата, водитель, парень лет двадцати пяти, резво развернулся, произведя много шума и по-ковбойски умчав, попрощавшись.

    Темный каменный забор, высотой в три метра простирался в две стороны. Железные крашеные ворота были закрыты, и стальная цепь свисала с железным замком. Троица вошла в проходную, и Лолита сказала что-то вахтерше. Беспрепятственно оказавшись на территории пансионата, Женя почувствовал холод, придя в себя.

- Неплохо бы согреться чем-нибудь.

- Пойдем в столовую, перекусим – позвала Яшода, направившись в сторону большого корпуса. Каменная лестница вела по краю стены на второй этаж в просторную столовую, обычную, типа заводской. Она до сих пор работала, но прасада совсем не осталось.

- Что, ничего не осталось? – спросила Лолита.

- Одни крошки и напиток, - ответил крепыш в белом колпаке, - вам налить?

- Ну конечно! Мы только что с улицы, а там холодно.

Лолита и Яшода сразу влились в компанию, парни и девушки вели непринужденный разговор вокруг стола. На тарелках лежали полусъеденные пироги, в стаканах недопитый холодный чай. Женя, взяв горячий напиток и греясь, стоял у стойки. «Комната номер 39»,-  думал он и вышел из столовой. Кромешная тьма и вечерний холод встретили его на пути. Показались странные фигуры.

- Извините, а где комната номер тридцать девять? – спросил он нерешительно.

- Что-о? Какую еще тебе комнату, браток? – пьяно прорычал худощавый гуляка, помахивая полупустой бутылкой водки, - ты, что с луны свалился?

- Вот сюда, спроси в этом корпусе, - посоветовал другой, сформировавшись из темноты.

«Это что, преданные? – подумал Женя, привыкший к Сухоревскому лагерю, где в любое время дня и ночи никого кроме преданных не увидишь. Он поднялся по избитым временем ступеням к видневшимся в потемках стеклянным дверям, которые не были заперты, и Женя, открыв сантиметровой толщины стекло с прикрученной к нему металлической ручкой, такие двери непременный атрибут административно-бюрократических зданий советского периода, и проник внутрь полутемного холла.

- Вы куда? – спросила вахтерша, пожила женщина.

- В тридцать девятую комнату.

- На втором этаже, - равнодушно ответив, даже не спросила ни документы, ни имя-фамилию.

- «Странно» - подумал Женя. Но ему было приятно от сознания «Везет!». Поднявшись по лестнице, уютно разместившейся посередине холла, сразу напротив входа боком. «Здорово, что не все проекты советских пансионатов одинаковые, какая-то творческая жилка была все-таки у архитектора – сделано прочно и со вкусом, не жалея денег, по-советски с размахом и со всеми условиями, не исключая фактора природы». Расположенный вдали города комплекс утопал в рощах. Чистый воздух, одиночество – все самое необходимое для человеческого здоровья, подорванного городской суетностью.

- « Здесь, наверно, отдыхали не только одни уборщицы и токари шестого разряда, но и директора с замами, разъезжавшие на черных «Волгах» с личным шофером», - подумалось ему. Все равно раньше жили честнее…

Двери комнат по обеим сторонам коридора с мистическим освещением люминесцентных ламп. Плохо покрашенные, то ли со временем потемневшей, пооблупившейся краской двери заговорщически были закрыты все как одна, и только номера блестели стандартными цифрами, на некоторых комнатах виднелись только дырочки, говорившие, что когда-то здесь тоже блестел новенький алюминиевый знак «35» или «36» из двух отдельных цифр, прикрученных рядом шурупами.

- Вот тридцать девятая, - эта комната находилась в середине коридора, но, казалось, стояла особняком и прочно, на своем месте, как ни какая другая комната, несерьезно прятавшихся в полутьме друг за другом. Женя постучал:

- Кто там? – ответил знакомый азербайджанский акцент.

- Это я, Гусейн!

Дверь открылась. Тельняшка с сине-белыми полосами, голубые джинсы, волосы на руках с татуировкой «якорь» на тыльной стороне запястья, темный полубокс и голубые глаза улыбались из дверного проема.

- О, а я думал, что уже не приедешь, - сказал Гусейн, почти равнодушно, - давай заходи. Номер у меня двухместный.

    В комнате находились две тумбочки около каждой кровати, на одной стояла зеленая сумка и будильник крошечного размера, аккурат на одну пальчиковую батарейку, стакан «1 литр» и раскладной нож. Тюлевые занавески закрывали окно и балконную дверь, на стене висело круглое зеркало. Встроенный шкаф и туалетная комната располагались напротив. Паркетный пол покрывал дешевый коврик.

- Я здесь уже недели две проживаю. Лекция завтра в двенадцать, а в девять – инициация.

    Женя не стал спрашивать, сколько Гусейн заплатил за комнату, было не до этого.  Время подходило к одиннадцати часам.

- Как там твой друг?

- Поехал в Сухарево. Слушай, Гусейн, я тут долго размышлял и пришел к выводу, что ты меня спас!

Гусейн молчал.

- Это все настолько сложно, что говорю это честно, но сам не верю до конца.

- Тебе еще предстоит долгая дорога, не делай преждевременных выводов. Каждый человек – это ступень, но все равны. И на протяжении жизни происходит постоянная переоценка, - Гусейн выключил свет, - открой-ка окно.

Женя лег прямо в одежде, но перед тем как уснуть, разговор продолжался довольно долго.

- Знаешь, какой высокий уровень у Иосифа Кобзона. Говорят, что во многих странах его объявили персоной нон - грата.

- Гусейн, я так думаю, на Сухарево крутая поработиловка, слова не скажи. Совсем не так как в кафе было. Мы верили и как; здесь же совсем никакой веры нет. Одни мысли только о деньгах, да о месте, где бы пожить. Кришна! кришна! – на службе лишь для вида попрыгаешь, и весь день как дурак потом бродишь. То ли что-то не так с руководством – совсем скалиюжились, то ли проклятье какое?

- А ты думал. Будут, будут насильно заставлять, если не хочешь  - заставим!

- Я все вспоминаю Алма-Ату. Как–то раз Анатолий, тот сторож, напился, помнишь? Да и то был случай плевый, простительный. Все у преданных как-то тонко было, с чувством. Не волком же смотрели, не Дхармой, то есть.

- В маленьких городах типа Алма-Аты или Баку храмы малочисленные, там дружнее. На Сухарево же сам предоставлен себе. Делай что хочешь, занимайся самосознанием и т. д. А Анатолию можно было расслабиться. Ему под пятьдесят и в семье что-то не сложилось, вот он в кафе и сторожил, пускай в нетрезвом виде. Вот если бы Адвайта распивал – другое дело. Он президент, надо пример показывать и марку держать, - выразился Гусейн.

- Я еще помню как одного типа «козлом» назвал, когда в кафешке жили. Ты уехал на базар, а Хануман и Саша стояли на крыльце. А я что-то в ненастроении был, вхожу на улицу. Саня с Хануманом смеются про себя, и пацан с девчонкой дворовые идут. Слово за слово. Саша и Хануман испугались, ведь дворовая шпана стекла побьет или еще какую гадость выкинет. Смотрят и ничего не делают. А вечером такая толпа собралась у входа, но не про меня, а я, дурак, схватил топор кухонный и чуть было не полез в драку – вот бы дров наломал. Слава Богу, пронесло. А с пацаном после разобрались, буквально на той же неделе. С Леопардом в подвал мешки сносили, а тот на лавочке сидит: 

   -Иди сюда, - говорит, но не агрессивно. И помирились. Так по незнанию можно было влипнуть в историю. Как будто злой рок, управляя миром, едва не поймал на крючок свой гадкий – невежество.

- Контролировать надо чувства, на санскрите «джитендрия тахе кал» - чувства подобны тропам, ведущим в ад».

- Кажется, к смерти, - поправил Женя.

- Факт в другом. Нужно выработать такую линию, чтобы не ошибаться. Стать прочным, и тогда доверие тебя окружит со всех сторон. Вон, Вадинатх, его все любят, пожертвования рекой, каждый, кто его видит, радуется. Доверие – великая вещь. Знаешь, как я люблю Вадинатха, - признался вдруг Гусейн. – Иногда по радио, когда по кришналоке идет «живой эфир» с четырех до шести, я разбираю речь его и некоторые вещи, непосредственно ко мне относятся. А иногда чувствую такую ненависть, что крыша едет и, наоборот, сантименты, - решил оправдаться честно Гусейн, чувствуя, что сказал много и откровенно. – Ладно, пора спать, утром рано встанем.

      Гусейн поставил будильник на восемь. Вся картина пансионата погрузилась во тьму сна, и это время показалось Жене таким кратковременным.

 

...божественный рай, руками Бога насажденный в Эдеме, хранилище веселья и всякой радости. Ибо Эдем переводится: наслаждение. Лежа на востоке – выше всей земли, будучи благорастворенным и освящаемый кругом тончайшим и чистейшим воздухом, красуясь вечно цветущими растениями, насыщенный благовониями, наполненный светом, превышая мысль о всякой чувственной прелести и красоте, он – истинно божественное место, и жилище, достойное того, кто создан по образу Божию; в нем не пребывало ни одно из бессловесных существ, а один только человек – создание божественных рук.

 

Утро блеснуло белым пронзительным светом облаков, скрывающих солнце. Быстро встав, друзья отправились в корпус гуру, где преданные необычайно суетились. Матаджи держали в руках блюдца с фруктами и цветами. На втором этаже, где гуру собирался давать инициацию, толпилась масса народу. В просторном коридоре с диваном и креслами отдыхающие обычно смотрели телевизор. В самом входе лестницы, где преданные оставили свою обувь, а по ковру ходили босиком, коридор ширился в комнату без дверей, но с выходом на балкон. Кто-то сидел на полу, поджав ноги, кто-то прогуливался, гуру сидел в кресле, а рядом с ним его правая рука Сагара махарадж с индусом и переводчиком. Кругом царила торжественность.

    Гусейн появился с вайшнавским обмундированием в руках. Тхоти и курту передав Жене, сказал: «Быстро переоденься».

- К чему эти фрукты? – спросил Женя, - что сейчас будет пир?

- Это подношение гуру, - сказала матаджи, проходившая мимо, и, видя, что Женя облачился в шафран, до бледности застиранный Гусейном, позвала в комнату «старшей» матаджи, жены Джаганнатха, первого ученика гуру, и сказала ей: «Вот, прабху необходимо подношение на инициацию».

- На какую инициацию, я не собираюсь инициироваться, - выпучив глаза, ответил Женя. Но подоспевший вовремя Гусейн успокоил друга: «Сегодня твоя инициация, так что фрукты тебе пригодятся. Ты же не собираешься показаться невеждой перед гуру».

- Я не собираюсь инициироваться! – воскликнул Женя.

- Ты собираешься инициироваться, - спокойно уверил его Гусейн.

- Ч собираюсь инициироваться? – переспросил Женя.

- Это просто, ты даже ничего не почувствуешь. Это милость, о которой ты потом узнаешь. Не сразу.

- Гусейн, Нурлан инициации ждет два года, - напомнил он про преданного в Алма-Ате.

- В этом вся суть.

  Поднимаясь по лестнице, Женя увидел вдруг, что по телевизору, который смотрела администраторша, промелькнули фигурки его любимого мультфильма «Капитан Врунгель», они бегали друг за другом и как-будто сигналили с экрана телевизора «Мы с тобой». «Давай к нам, поиграем». Старший помощник Лом подмигнул из ящика, и Женя понял: «Это знамение». Через пять минут он ждал свою очередь инициации.

 

Не много Ты умалил его пред Ангелами: славою и честью увенчал его (Пс. 8, 6)

 

- Вы не должны есть мясо, употреблять спиртное и наркотические вещества, - говорил Джаганнатха басом.

- А чай и кофе пить можно? – спросила у гуру пожилая женщина.

- А, что? Кофе, - скромно улыбнулся гуру, а переводчик переводил, - да, - кивнул гуру. И еще повторяйте минимум четыре круга «харе кришна маха-мантры».

Гуру давал четки, говорил новое имя, духовное и принимал фрукты в подношение Богу. Очередь длилась, гуру улыбался, Гусейн стоял поодаль и, не моргая, наблюдал церемонию. Женя, прошедший инициацию, сидел в стороне и, сбитый с толку, не соображал.

- Ты слишком долго делал дандават, - сказал Гусейн, - что все засмеялись, думая, будто ты уснул.

- Гусейн, а как меня назвали? – еле помня себя, спросил Женя.

- Джитендрия Кришна дас! И еще: постирай после себя тхоти и курту и повесь на батарею, - сказал Гусейн.

    Оставив свой адрес матадже, которая стояла со списком и вносила данные инициированных,  Женя пошел состирывать свои грехи с гусейновской одежды.

- «О, Господи, когда же я оставлю это тело!» - вспомнил он слова Дхарматмы Женя, - « Неужели он был, настолько продвинут, или его обстоятельства прижали. По виду так не скажешь о его духовном уровне. О Гусейне нет сомнений – он чистый, преданный. А как с Димой мы соревновались. В то время он жил в храме и ходил лотком по улицам, продавая джаганнатхи, как коробейник, говоря, что заходит во все дыры, выбирая какую-нибудь улицу, проходил всю, пока не кончались джаганнатхи. И все деньги до копейки приносил». Женя же продавал до двухсот в день штук джаганнатх, фирменных, ханумановских на кефире и меде, посыпанных орехами – по качеству бесспорно выше храмовских, и всегда брал свои проценты. Хануман давал ему аж пятьдесят на пятьдесят. И однажды, оставив все деньги дома, Женя вышел на распространение килограмма печенья. Стоя возле коммерческой палатки и предлагая в окно миловидной тетке, он заметил, как толстобрюхий тип шарит у него в парикрамке. Точно зная, что в сумке ничего нет, Женя продолжил свой разговор с продавщицей, не обращая внимания на ворюгу и очередь, волновавшуюся за спиной. В этот момент ворюга протянул в окошко сотенные тенге, как Женю осенило. Пошарив в кармане, он не обнаружил процентов на своем законном месте и угрожающе прикрикнул воришке:

- Ты чего мои деньги украл? – и схватился свободной рукой за бумажки. Возникла жестокая борьба. Из очереди, отступившей назад, послышались возгласы негодования. Вор схватил Женю за руку и потащил, он был плотного телосложения.

- Сейчас я тебя в милицию отведу, - сказал он.

Видя такую несправедливость, Женя вознегодовал. Ударив по лицу кулаком вора, он вырвался, и, ожидая ответа, вырвал деньги из вражеской руки, дал деру. Парнишка, очухавшись, увидел далеко убегавшего Женю и решил не преследовать. Но насколько было удивление Жени, вернувшись, домой, он, как ни странно, обнаружил свои проценты, но сбился с толку, позабыв счет, он пребывал в нерешительности: забрал он свои или чужие. Но карма очистилась, когда, зайдя на вокзал, Женя получил незаслуженно оплеуху пьяного мента – казаха, после пения нарасимха-пранамы – «защитнику» всех преданных. Нужно разбираться кому и когда отдавать свои песнопения и зачем... Теперь во время инициации гуру забрал себе пятьдесят процентов кармы. По крайней мере, так утверждают все преданные. В отличном настроении Женя вышел на улицу. Решив приехать завтра на брахманическую   инициацию Гусейна, который провожал его до остановки:

- А знаешь, как смеялся Сварупа: «Где мои проценты?!» вместе с Данилом. 1+1=3.

- Жадность, трусость и лень – вот враги для души. И если ты хочешь выйти, то тебе необходимо жертвовать, жертвуя, ты достигнешь цели духовности, - как обычно обругал его Гусейн.

- Гусейн, скажи, как тебя зовут?

- Хари Бхаджан.

 

По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою (Ин. 13, 35)

 

Забравшись в автобус, следовавший в город, Женя с тоской смотрел на осенний пансионат, где остался его единственный друг. Время шло, летело и двигалось только по ему одному известному пути, по прямой, по спирали или по кругу, людям приходиться только догадываться о том, что ждет их за следующим поворотом. Все вокруг менялось, но как быть человеку: меняться вместе или страдать, но держать свою линию, глупо ухватившись обеими руками. Что есть тогда счастье для страдальца – опустить вожжи. Кому верить и чему: прошлому, настоящему, а может будущему? Сколько людей окружает со всех сторон и каждый находиться в процессе поиска, как же найти среди них себя и что нужно искать: наслаждения или страдания, сладкое рабство или горестную свободу, и как отличить правду ото лжи, и что есть правда? Сила? Как уживаться со своей совестью, поступая методом проб и ошибок? Какой ужас! Я попал в непроходимый лес без карты и компаса. О, Господи, спаси и сохрани мою душу в этом океане страдания! И я уже не спрашиваю, есть ты или нет тебя, ты моя единственная надежда и утешение. И жить 

10.06.2013